– И я исполню обещанное!

Я еще не понял, что происходит, лишь почуял исходящую от Эрика опасность и метнулся вперед, закрывая собой норвежского конунга. Скамья с грохотом перевернулась, покатилась и ударила Эрика под колени. Сильный толчок сбил меня наземь, а что-то острое вошло под лопатку. Я оглянулся. Сзади покачивалась рукоять Эрикова меча. Раньше он никогда не поднимался на своих… Только нынче, случайно… Как глупо все вышло…

Мне удалось разглядеть отца. Он вскинул руку.

– Не надо! – крикнул я, но было уже поздно. Отточенное лезвие отцовского топора с хрустом вошло в спину Эрика. Викинг шатнулся, выпучил глаза и попытался дотянуться до поразившего его оружия, но не сумел, а упал рядом со мной лицом вниз.

– Кто убил… меня?.. – прохрипел он.

Я не ответил. Со спины в горло заползла боль, и я не мог говорить, только кричать.

Эрик уронил голову. Его длинные пальцы заскребли по полу, а потом дрогнули в последний раз и бессильно эамерли.

– Хаки! Вставай!

Орм был хевдингом, вождем, и я не смел ослушаться его приказа. Не так уж сильно ударил меня Эрик. Упираясь в пол дрожащими руками, я попробовал подняться и удивился луже крови под животом. «Откуда ее столько в тощем Эрике? – мелькнуло в голове, а потом дошло: – А-а-а, это моя кровь…»

Я навалился грудью на перевернутую скамью, дотянулся до стола и, моля всех богов не допустить позорного падения, встал на ноги. Прямо передо мной оказалось измазанное кровью лицо Серой Шкуры. Он смотрел удивленно и благодарно.

– Ты спас мне жизнь, – сказал он.

К чему возражать? Меч Эрика целил в его грудь, но, прикрывая норвежца, я не знал, что поплачусь за это жизнью. А она уходила… Ноги слабели, лица друзей расплывались перед глазами, а где-то далеко-далеко тревожно, пел воинский рожок…

– Хаки! – перебил его голос Орма.

Я осторожно повернул голову, но увидел только белое размытое пятно.

– Хаки!

Воину не пристало сдаваться… Нужно ответить…

– Ухожу… – прохрипел я.

– Нет!!!

Поздно… Над моей головой уже шелестели крылья посланцев Одина, а одноглазые Норны у источника жизни готовились оборвать мою нить. Одна из них, высохшая, с крючковатым носом, согнулась ко мне и дыхнула в лицо пряным запахом пива:

– Скажи правду: зачем конунг данов звал моего сына?

Я удивился. Разве у Норн были сыновья? Она зашипела, и тут я увидела ее глаза. Горящие безумные глаза поддельной Норны. Гуннхильд!

– Отвечай! – требовала она. Умирающий не смел соврать, и она знала это, но я не позволю крови Эрика пролиться безнаказанно и не погублю своих друзей последней правдой!

– Синезубый, – выдавил я. – Зовет Серую Шкуру.

Кровь подступила к горлу. Она булькала во рту, но мне нужно было договорить! Пусть боги накажут меня за предсмертную ложь, зато никто не посмеет упрекнуть в гибели хирда! Я сглотнул горячий сгусток.

– Чтобы отдать ему… земли…

На большее меня не хватило. Мир завертелся и смещал в разноцветном вихре лица Гуннхильд, одноглазых Норн, Друзей, Эрика, отца…

Сознание вернулось ко мне на корабле, под шум морг и крики Скола. Кормщик подбадривал усталых гребцов. Значит, мы все еще на «Акуле», а кровавое пиршество в избе конунга норвежцев – дурной сон… Я с облегчением вздохнул и сел. Боль ударила в спину, провела железными когтями от пояса до лопаток и острым орлиным клювом впилась в грудь. Я закашлялся. С каждым вздохом боль проникала все глубже. Изо рта пошли кровавые пузыри.

Не сон… Все – не сон…

– Лежи тихо. Не шевелись и не говори. Дыши часто и неглубоко, как собака.

Отец? Следуя его совету, я замер. Орм стоял надо мной – высокий, сильный, надежный, но мне еще помнились его испуганный голос и распахнутые в страхе глаза. Это тоже было не во сне…

– Ты спас нас всех, – сказал Орм. – После пира Серая Шкура и его люди долго спорили, верить ли нашим словам. Многие отговаривали его от поездки и предлагали наказать нас за ложь. Он отвечал, что ты спас ему жизнь, закрыл его собой от вражьего меча и тем искупил вину Эрика. Норвежцы ругались и то решали перебить всех нас, то пойти в Данию, но так ничего и не решили. А потом встала Гуннхильд. О-о-о, старуха очень мудра, но ты провел и ее. «Синезубый не послал бы к тебе глупцов, – сказала она сыну. – Правду они говорят иль нет, но спасать тебе жизнь лишь для того, чтоб затем заманить тебя в ловушку и отнять ее, стал бы только глупец. Я верю людям Орма. А ты, сын, подумай о своих голодных бондах. В Дании в этом году были хорошие урожаи, и нам совсем не помешает мир с датским конунгом». Когда она так сказала, споры прекратились. Теперь все Уговаривали Серую Шкуру послушать совета матери, но прошло еще три дня, прежде чем он согласился и отпустил нас. Он велел передать Синезубому, что этим летом придет к нему с миром.

Я кивнул. Это было хорошо. Мой глупый поступок пошел всем на пользу. Всем, кроме бедняги Эрика.

Отец понял.

– Его ненависть оказалась сильнее его разума, сказал он.

Рано или поздно таких слов заслуживали все берсерки. Нас считали оборотнями, полузверьми, и, когда кто-нибудь из нас падал на поле боя с пеной на губах и изрезанным телом, говорили именно так: «Его ненависть была сильнее разума…» Когда-нибудь так же скажут обо мне…

– Твоя рана серьезна, – вновь заговорил отец. – Ты должен очень долго лежать, а потом снова учиться сидеть и ходить. И…

Он замолчал, покосился на меня и строго закончил:

– И ты уже никогда не будешь прежним.

Я ждал этих слов. Обычно страшны именно те раны которые не сразу замечаешь. Те, что долго саднят, тянут кожу или постоянно ноют, беззлобны и легко излечимы, а вот те, что, затаившись, ждут движения, слова или жеста, а потом обрушиваются всей мощью боли и жара, – они по-настоящему опасны.

Я закрыл глаза. Воину нельзя плакать. Еще ничего не кончено…

Не помню, как мы добрались до Даниии и как я очутился на берегу в теплой и мягкой постели. Для меня уже не было разницы между жестким настилом корабля и уютным меховым ложем. Болезнь уходила неохотно. Она цепко держалась за мое тело и рвала грудь кашлем, а будущее казалось страшной черной ямой. Многие знакомые викинги приходили ко мне с бессмысленными утешениями.

– Не печалься, Хаки, – говорили они – Жизнь без боев и походов – тоже жизнь…

Однажды пришел и Хакон-ярл. Он качал головой и очень беспокоился о моем здоровье, а потом подарил мне своего раба Тюрка – невысокого худого мужичка из греков, с хищным, загнутым книзу носом и маленькими чситрыми глазами. Хакон сам привел Тюрка в нашу избу.

– Этот раб много лет верно служил мне, – подталкивая его к моей постели, сказал он. – Тюрк – умелый лекарь. Он знает травы лучше самих лесных карликов.