от греховных мотивов. Обуздание плоти и освобождение души от уже содеянных грехов (= нравственных преступлений), а также от возникновения мотивов к совершению будущих грехов, находится в значительной степени во власти человека и без усилий самого человека не может начаться. Но для осуществления истинного освобождения от нравственного зла необходимо прямое и непосредственное врачующее воздействие на человека благодатной силы, источаемой из сущности самого Бога. Это воздействие осуществляется через специальные священные церемонии, строго упорядоченные обряды, в которых верующему таинственным (= недоступным рациональному пониманию) образом подается благодатная сила, позволяющая верующему достичь освобождения от нравственного зла (в той степени, в которой это вообще практически осуществимо для человека).

Такова в схематическом виде сущность усвоенной александрийскими философами древней восточной религиозно-мировоззренческой традиции. Новизны здесь особой не было, потому что все эти положения были знакомы грекам со времен Пифагора, который как раз все эти положения и излагал в своем религиозном учении, бывшем ничем иным как переложением египетского религиозного учения. Александрийцы, по сути дела, были в какой-то мере лишь восстановителями миссии Пифагора по распространению египетской религии среди греков.

Но время александрийцев все же было уже иное, чем время Пифагора, ибо прошли уже почти пять веков. Александрийцам была знакома не только египетская религиозная традиция, но и религиозные традиции других великих восточных культур, включая индийскую. И во всех этих религиозных традициях основные положения были сходными: Бог как единый и всемогущий дух, происхождение предметно-чувственного мира путем эманации Бога, материя как независимая от Бога онтологическая данность, человек как комбинация плоти и бессмертной души, нравственный порядок человеческого существования, нарушение которого есть грех и т.д. Так что умственный горизонт александрийцев был гораздо более широким, чем у греков во времена Пифагора. Не Египет только – хотя прежде всего Египет, – но весь Восток, во всем разнообразии своего культурного, в том числе религиозно-метафизического, богатства был перед умственным взором александрийцев.

Несомненный авторитет восточной мудрости во мнении александрийских философов укреплялся сознанием её глубокой древности. Это сознание глубокой древности религиозно-философской традиции Востока вызывало даже нечто похожее на священный трепет перед ней. Истина, которую греки так безуспешно искали в современности, была хорошо известна уже в древности! Как она там появилась? По всем рациональным предположениям источник был один, и источник этот – божественное откровение! Техническая проблема была в том, чтобы опознать и точно определить, где именно, в каком конкретном религиозном учении находится это исконное божественное откровение – у халдеев (древних вавилонян), у магов (зороастрийцев, персов), у египтян, у индийцев, или где-то ещё. Этот поиск заставил александрийцев вспомнить в истории самой греческой философии мыслителя, в творчестве которого это божественное откровение в наибольшей степени сохранилось – Пифагора.

Неопифагореизм

Возобновление интереса к мыслям Пифагора в какой-то степени было предопределено и тем обстоятельством, что авторитет самого Пифагора никогда полностью не исчезал, даже во времена тотального господства скептицизма. Среди «академиков», последователей Платона, уж точно имя Пифагора было окружено почтением, ибо идейная связь учений Платона и Пифагора была для знатоков всегда несомненна. Кроме того, во весь период усиления влияния скептицизма, а значит, и ослабления интереса к теоретическому философскому умствованию, не переставали существовать пифагорейские религиозные сообщества, «товарищества», в которых строго сохранялись священные мистерии, порядок посвящений в иерархические степени, аскетический образ бытовой жизни и религиозно-метафизические верования. Всё это тесно связывалось с памятью о Пифагоре.

Но в I веке по Р. Х. возвращение к Пифагору приняло характер радикальной просветительско-религиозной реформы, сущность которой состояла, ни много ни мало, в установлении новой вселенской религии, открывающей миру абсолютную истину и обеспечивающей единственно правильный и праведный образ жизни. Именно так понимал эту реформу Аполлоний Тианский (01-98), её инициатор. Во всём подражая Пифагору, он вёл строго аскетический образ жизни, путешествовал по разным странам с целью постижения древней и глубокой мудрости восточных народов. Из его жизнеописаний, широко распространенных уже во II-III веках, известно, что он набирался мудрости и у магов (зороастрийцев), и у индийцев, и у египетских жрецов Верхнего Египта (где древнее египетское знание сохранилось в неповрежденной цельности). Само учение Пифагора он перенял от одного знатока в столице Киликии – городе Тарсе. Публично-просветительская деятельность Аполлония (по свидетельству одного из его жизнеописаний, правда, сочиненного уже в III веке, и сочиненного с явно тенденциозной целью) сопровождалась многочисленными чудесами, напоминавшими евангельские чудеса Христа, что давало повод язычникам противопоставлять Аполлония Христу, а пифагореизм (= неопифагореизм) – христианству. Это противопоставление некоторых соблазняло и в Новое время. Вольтер, например, использовал это противопоставление для своих антихристианских выпадов.

Аполлоний Тианский: всё – кроме зла – зависит от божественного предопределения. Зло есть следствие своеволия людей.

Но с чисто религиозно-метафизической точки зрения учение Аполлония было вполне серьезным и возвышенным. Божественная сущность есть чисто духовная сущность. Она выше всего материального мира и не имеет никакого непосредственного соприкосновения с ним. Бог управляет миром только через посредствующие инстанции, через служебные, подчиненные духи, которые тоже иногда называются богами (с маленькой буквы). Так как все земные вещи, в том числе животные и растения, осквернены материей, то истинное почитание Бога не должно выражаться ни жертвами, ни словами, но лишь чисто духовным образом – проникнутым совершенным безмолвием глубоким переживанием благоговения перед Богом. Всё происходящее в предметно-чувственном мире – кроме зла – зависит от божественного предопределения. Зло во всех своих проявлениях, нравственных и природных, есть следствие, прямое или косвенное, своеволия людей.

Человек состоит из плоти и души. От плоти – все чувственные волнения, аффекты, которые сами по себе, без нравственного контроля, влекут к греху. Нравственный контроль над плотскими переживаниями может осуществляться только разумной душой. Душа человека, в отличие от плоти, бессмертна, причем бессмертна абсолютно, т.е. она не только никогда не испытает смерти, но она и не испытала рождения. Она вечна в обе стороны – и в сторону конца, и в сторону начала[62]. По отношению к душе тело человека есть тяжелая ноша, обуза и даже, метафорически говоря, «темница», в которой душа будет мучиться, если её переживания будут предоставлены самим себе, будут осуществляться самотеком, без всякого разумно-нравственного контроля. Нравственные нормы и та метафизическая истина, которая эти нормы обосновывает, не могут быть выявлены никаким индивидуальным человеческим разумом. И то и другое – нравственные нормы и их обосновывающее религиозно-метафизическое знание – могут быть только даны людям извне, со стороны, и источник, который эту мировоззренческую истину, состоящую из теоретической и практической частей (метафизической и этической), предоставляет, может быть только один – Бог. Божественное