— Джордж был другим, — возразила Зора. — Он хотел вывести шерстных овец, таких же пушистых, как норвежские.

Но Моппла было не остановить.

— Мясная порода — это что-то другое, — кричал он. — Мясная порода — это…

Моппл, склонив голову, пытался что-то вспомнить. Но ничего не вспомнил.

— Это что-то другое, — упрямо повторил он.

И убедил остальных. В верности теории Зоры. Если даже Моппл Уэльский с его великолепной памятью не может найти другого объяснения, значит, Зора говорит правду.

Началась паника.

Мод с криком «Волк! Волк!» понеслась по лугу. Лейн и Корделия спрятали головы в шерсть друг друга. Матки взволнованно подзывали своих ягнят.

— Теперь мы его стадо, — пожаловался Рамзес. — Это конец!

— Он убьет нас, — прошептала Клауд. — Он как мясник. Нам нужно бежать!

— Мы не можем бежать, — сказала Сара. — Это наш луг. Куда нам бежать?

Моппл сердито переводил глаза с одной овцы на другую.

— Вы и в самом деле так думаете? — волновался он. — Вы думаете, он нас убьет? И меня тоже?

— Тебя в первую очередь, — буркнула Зора, еще сердясь на Моппла.

Даже Мисс Мапл не знала, что делать. Она тревожно поглядывала в сторону вагончика, следя, не точит ли Габриэль нож.

— Надо сказать баранам, — прошептала она.

Овцы стали оглядываться. Ричфилд с Мельмотом, как два молочных ягненка, играли в «поймай овцу», а Отелло все еще прятался от Мельмота. Но, заметив их беспокойство, сразу подошел.

— Волк! — заблеяла Мод.

— Чужой баран, — выдохнула Корделия.

— Он убьет нас всех, — закричал Моппл. — Меня — в первую очередь.

Когда Отелло все понял, он тоже испугался. Отелло знал мир и зоопарк, но с мясными овцами знаком не был.

— Нужно сказать Мельмоту, — решил он. — Мельмот знает, что делать.

Все посмотрели на Мельмота. Братья перешли к игре «поединок». Мельмот, шутя, отдал Ричфилду победу и покатился в траву кувырком, как молодой ягненок.

— Ты уверен? — спросила Клауд.

Отелло бежал к холму. У него билось сердце и сосало под ложечкой. Момент истины! С другой стороны, он чувствовал облегчение. Уже несколько дней он искал повод оказаться с Мельмотом наедине. И смущался, представляя, как он снова, после долгой разлуки, посмотрит в глаза Мельмоту. Мельмот знал его лучше, чем собственную тень. Он видел в нем, Отелло, все ошибки и глупости своей юности и безжалостно порицал их. Отелло бесило собственное смятение. В конце концов, это не он ночью тайком сбежал от свирепого клоуна, пробормотав на прощание идиотскую фразу.

«Иногда в одиночестве есть преимущества», — гневно повторил Отелло. Нет никакого преимущества. Одиночество — это очень больно. Одна овца среди четырех собак, двух хорьков-альбиносов и одного белого гуся. Овцы не созданы для одиночества. Печаль разлилась по рогам Отелло. И в душе промелькнуло что-то вроде сочувствия к Мельмоту, который всю свою жизнь пробирался сквозь одиночество. Один-одинешенек в любом стаде. А теперь случилось то, чего Отелло не мог себе представить: Мельмот постарел.

Он бежал от своего возраста, он не поддавался ему, но старость, от которой борода Седого стала такой длинной, все-таки догнала его. Отелло представил себе, каким мог бы быть поединок между ними, и испугался. Это было то, о чем он даже помыслить не смел. Когда они встретились в первый раз, Мельмот, казалось, ничего не знал о каменной тяжести жизни. Его копыта едва касались земли, в каждом его движении была сдержанная сила.

А рядом с ним он, Отелло, с четырьмя смешными молодыми рожками и смятением в сердце. Бороться? Он, овца? С собаками?

— Я не могу бороться, — проблеял он упрямым голосом молодого барашка.

— Не можешь, — подтвердил Мельмот. — Но это не важно. Борьба — это не то, что ты можешь. Борьба — это то, что ты хочешь.

Это вопрос желания сметь, как и все в жизни. Восхищение Мельмотом, казалось, выступило на рогах Отелло, восхищение его волей и мудростью, которые он пронес сквозь свое долгое одиночество. И потом — а как могло быть иначе — снова смущение за свою недоверчивость.

Отелло резко остановился.

Прямо у его копыт в траве лежал Мельмот, все еще изображая жалкую жертву поединка. Янтарные колдовские глаза смотрели, словно из самой далекой дали.

— Вот он, даритель тени, — сказал Мельмот. — Лучше отбрасывать тень, чем стоять в тени. Но тенью в такой жаркий день, как сегодня, пренебрегать не стоит.

Мельмот повернулся к Ричфилду, который стоял в нескольких шагах от него, слегка озадаченный своей победой.

— Я придумал новую игру, — сказал Мельмот. — Игра называется «Кто боится черного барана»!

Мельмот грациозно отпрыгнул назад, встав сразу на все четыре ноги, и снова приблизился к Отелло.

— Кто боится черного барана? — спросил он Отелло. Глаза его были серьезны; невозможно было себе представить, что всего несколько секунд назад они светились лукавством.

— Свора собак, несколько овец, если они умны, и, разумеется, черный человек. Я — нет.

— А черный баран, чего боится он? — Мельмот смотрел на него в упор.

Так они снова встретились. Хорошо знакомое чувство смятения охватило Отелло. Он рассказал о Габриэле.

— Мы должны бежать, — сказал он. — Если ты нас поведешь, мы справимся.

— Вы все? Так много?

Глаза Мельмота, как вороны, облетели все стадо, которое на почтительном расстоянии напряженно следило за холмом.

— Иногда в одиночестве есть преимущества.

— Поодиночке они не пойдут, — сказал Отелло. — Ни одна из них.

— Значит, они останутся здесь, — отрубил Мельмот.

— Но…

— Так даже лучше, — продолжил Мельмот. — Бежать? От Голубоглазого? От косаря? Не стоит того.

Он еще раз посмотрел на овец.

— Им нужно научить Голубоглазого плясать под свою дудку. И бояться.

Вскоре Отелло собрал все стадо у холма. Овцы впервые видели столько рвения у черного барана. И все же сами они были настроены скептически. Одно дело — постепенно привыкать к странному запаху Мельмота и удивляться его приключениям и мужеству. И совсем другое — чему-то учиться у него. В конце концов, Мельмот говорит почти как коза. А всякий молочный ягненок знает, что все козы с приветом.

Мельмот забрался на самую макушку холма, чтобы все его видели. Горячий ветер пробегал по его косматой спине и вздыбливал шерсть. И она дрожала седым пламенем. Рога блестели на солнце.

— Кто ваш самый страшный враг? — спросил Мельмот.