Печальный Метерлинк – последовательный гуманист, искренний человекопоклонник, поэтому он так трагически смел в завершающей мысли: «Если бы человек был одарен менее боязливой разумностью, человечество бы давно перестало существовать: потому что, вероятно, оно не приняло бы такую жизнь, какая нам навязана»[95].

Да, да, мысль, несомненно, самый горький дар человеку, пока человек не усладит ее сладчайшим Господом Иисусом. И еще: самый проклятый дар, пока он не облаговестит его евангельским благовестием. Мысль человека-мыслителя, если не завершится Богом, должна рано или поздно завершиться безумием.

* * *

Метерлинк изрек мудрую мысль: «Скажите мне, каков ваш Бог, что Он делает, что думает, как вы Его видите, и я буду лучше знать, кто вы есть, чем если бы я прожил вместе с вами десять лет»[96]. И Метерлинк честно показал нам своего Бога и тем самым полностью показал себя. Его Бог во всем похож на него. В этом сущность всей трагедии метерлинковской мысли и философии. «Бог есть цвет нашей души, вершина нашего Я, больше Я, чем все остальное. Он есть наше непрерывное творение (creation incessante). Он меняется из века в век, из года в год, изо дня в день. Тот, у кого Бог в старости был бы похож на Бога детства или юности, был бы не человеком, а мертвецом. Бог живет, растет, развивается, усовершенствуется, питается нашей силой, нашей разумностью и нашими добродетелями. Твой Бог есть ты сам, то, чем ты был, что ты есть, и, главным образом, то, чем ты надеешься стать»[97].

Жалок бог Метерлинка, если он ничем не лучше человека. Нужно иметь слишком много трагической гордости, чтобы поклоняться метерлинковскому богу. В каком бы то ни было издании, под какой бы то ни было маской, человек не может заменить Бога живого и истинного. Источник безысходного отчаяния Метерлинка в его гуманистическом человекопоклонстве, идолопоклонстве. Замурованный в человека, он задыхается в нем, и должен задохнуться. Не может человек провозгласить себя Богом и не обезуметь в помышлениях своих (ср. Рим. 1:21). Свою метаморфозу в направлении трагичного и безысходного Метерлинк выражает красноречиво: «Аркел[98] моей молодости говорил Пеллеасу: „Если бы я был Богом, я бы имел сострадание к людям“. Аркел моей старости сказал бы сегодня: „Если бы я был Богом, мне было бы стыдно, что я создал людей“»[99].

Это по-ницшевски искренно, но и по-ницшевски отчаянно. Поистине, человеческая мысль о смысле мира, об оправдании человека, если не завершится Богочеловеком, Который есть единственный смысл мира и единственное оправдание человека, должна завершиться отчаянием, безумием, самоубийством. И она так и завершилась в Ницше, так и завершилась в Иване Карамазове, так и завершилась в Ставрогине и так же, увы, завершается в печальном поэте «разумности цветка» и бунтующем философе «великой тайны».

* * *

Метерлинк, по преимуществу, поэт смерти и философ смерти. Но и в его поэтических чувствах, и в его философских размышлениях очевидна некая гуманистическая путаница и пантеистическая противоречивость, самый верный спутник которых – отчаяние. Несмотря на то что он со всех сторон зажат смертью, Метерлинк рассуждает: почему жизнь? Потому что нет ничего другого, потому что смерти не существует. Жизнь существует, смерть не существует. Не смерть атакует жизнь, но жизнь делает смерть невозможной и даже невообразимой. Жизнь не допускает ей ни формы, ни прибежища. Жизнь выглядит убитой, когда меняет свое течение; но ее так же невозможно убить, как и уничтожить. Закалывая ягненка, мы поворачиваем в другую сторону поток, ни одна капля которого не пропадает. У жизни нет другого врага, кроме нее самой; да ей и невозможно его иметь. Все, что умирает, тонет в жизни[100].

Мысль о вечном существовании и вечном круговороте всего существующего беременна непереносимым ужасом. Разве может быть более страшное мучение для человеческого духа, чем вечное существование вместе с ним всех бессмыслиц, всех гадостей, всех подлостей, которыми род человеческий осквернил непорочный лик этой нашей звезды-золушки? Мы называем Бога вечным, заявляет Метерлинк. Однако не будем забывать, что все вечно точно так же, как и Бог, и это не может не быть так. Что это была бы за вещь, которая началась и могла бы иметь конец? Куда бы исчезла ее сущность, чем бы она стала? Все вечно (tout est éternel), потому что ничто не исчезает, все неразрушимо, если не по своей форме, то, во всяком случае, по своей сущности. Прекратим раз и навсегда путать смерть с разрушением и уничтожением. Мы все – Божии современники (contemporains de Dieu) и живем столь же долго, как и Он[101]. Не существует мертвеца, ибо все мертвецы живы и все живые – мертвы. Живые живут духовно и вещественно в мертвых и мертвые в живых. И те и другие неразрушаемы[102].

Не следовало бы никогда говорить: он мертв, или: это – мертвец. Скажем: он есть живое существо, которого больше не видно. Это правильнее и ближе к истине, потому что, строго говоря, мертвых нет, есть живые, которые изменили форму. Ничто никогда не переставало, и ничто никогда не перестанет существовать[103]. Тот, кто говорит – конец, рассуждает Метерлинк, не говорит – небытие. Конец живого человека – начало мертвого человека; и конец мертвого человека – начало преображения и эволюции, которых мы не в состоянии проследить в пространстве и времени[104]. Мы так же бессмертны, так же вечны, как и универсум. Каждая молекула, каждая клетка нашего тела, каждый флюид или каждая волна нашего разума существовали всегда и всегда будут существовать[105].

Смерть есть естественное продолжение жизни. В размахе жизни нет перерыва. Жизнь видит свое настоящее лицо только в зеркале смерти. «Чем была бы жизнь, если бы не было смерти? Кто бы решился жить? Ибо только страх, впрочем, бессмысленный, перед смертью, помогает нам продлить жизнь до старости»[106]. То, что имеет конец, не существует, потому что во времени ничто не кончается. Возможно только бесконечное»[107]. У людей есть только одно неотчуждаемое и надежное счастье: то, что они могут надеяться на смерть.

Наше сознание остается и после смерти. Это означает, что с его помощью мы будем сознавать себя живыми и по ту сторону могилы. Жизнь состоит в не-умерщвляемом самосознании. «Мы никогда не будем знать, что мы мертвы»[108]. Чем бы была жизнь без смерти? Смерть есть то, что придает жизни