важность, значение, достоинство, смысл и бесконечную перспективу[109]. Жизнь – это тайна, смерть – ключ, который ее открывает; но тот, кто поворачивает ключ, исчезает в тайне навсегда[110].

Смерть, однако же, есть некое катастрофическое изменение самосознания, в котором утрачивается непрерывность нашей личности, нашего «я». Если это так, тогда бессмертие человека как личности онтологически невозможно. Потому что бессмертие только тогда бессмертие, когда в нем сохраняется тождественность личности. Метерлинк не чувствует этой антиномии, поэтому смело защищает один нелогичный тезис: «Наше нормальное состояние есть смерть, то есть бессознательность, утрата нашего «я», нашей личности… Смерть есть наше нормальное состояние, ибо означает наше возвращение в жизнь универсума. Мы перестаем быть в общем режиме универсума единственным генерально мучительным исключением»[111]. Мы можем не существовать, но с момента, как мы существовать начали, мы неотменяемо бессмертны[112].

* * *

Книга Метерлинка «Перед великим молчанием» представляет собой трагический итог его философии. Иначе и не могло быть, потому что и он страдает европейской эпидемической болезнью – гуманизмом, человекопоклонством. Он хотел все свести на человека, все объяснить человеком и под конец почувствовал отвращение к человеку. Это огромное отвращение к человеку всегда постигает человеческое существо, когда оно пытается человеком заменить Бога. В гуманистическом восторге Метерлинк не хотел опереться на Богочеловека, потому и онемел в безумном отчаянии перед неразрешимой загадкой мира.

«Зачем я живу? – спрашивает себя Метерлинк. – Чтобы с миллиардами и миллиардами других существ, предшествовавших мне, сопутствующих мне, и тех, которые придут после меня, составить бесполезное звено в цепи, которая не будет иметь конца и ничему не послужит? После тысяч лет вопрошания и размышления человечество, венец жизни на этой земле, не нашло приемлемого ответа»[113]. Нам говорят, что в конечном итоге, возможно, ничто не пропадет в духовных областях и что все усилия нашего разума и нашего сердца собираются и образуют единый резерв, которым воспользуются наши потомки или другие миры, или эти усилия помогут извлечь из мрака и хаоса сознание универсума. Но все наши усилия и все наши победы никогда не завершались ничем иным, кроме как ниспадением во все более и более глубокие непознаваемости; и все, что мы узнавали о цели и способе существования, о зарождении и конце, о времени и вечности, о материи и духе, о жизни и смерти, всегда было все более и более негативным. В общий фонд мы внесли только нули, которые не представляют ничего и не говорят ничего. Нагромождая несуществующее на несуществующее, мы не можем надеяться достичь такого момента, когда мы что-то найдем и установим[114].

Человеческая мысль, ушибленная загадками мира, мучительно ищет смысл жизни, и не находит. Она непрерывно удаляется во все новые и новые бесконечности, которые только увеличивают ее жажду познания. Единственное, что существует в универсуме, это бесконечность, рассуждает Метерлинк. Бытие не имеет цели. Цель означает границу; единственное правило бесконечности и бытия состоит в том, что они не имеют и не могут иметь границы. В этом причина того, что мы ищем, и всегда будем искать, вопрошая, и никогда ничего не поймем[115]. Итог человеческого прогресса страшен: «Если мы подведем итог всему, что совершил человек с момента своего появления на земле, то констатируем, что он не узнал ничего о жизни, ничего о смерти, ничего о Боге и универсуме, ничего о пространстве и времени, несколько неуверенных слов о свете, теплоте, электричестве и гравитации, ничего о духе и материи, ничего о вечности, ничего о бесконечности, ничего о добре или зле, ничего о происхождении, ничего о цели или конце»[116].

Чем завершится человек? И чем – такой человек, как Метерлинк? Прикованный к земле, он выкрикивает свои больные вопросы в космические пропасти и пещеры, и – ниоткуда эха, ниоткуда отклика. Отовсюду поднимается и заливает человека молчание, глухое, а может быть, и коварное. Для Метерлинка, во всяком случае, глухое и коварное. Но не для Христова человека. Ибо он и в Божием молчании находит красноречивый ответ на свою муку и боль. А отчаянный Метерлинк, еще сорок лет тому назад, ударяя вопросами в неотворяющиеся врата космических тайн, окликал существо за вратами: «Чудовище, плюю на тебя!»

Болезненно и раздраженно чувствительный к мистерии мира, Метерлинк сводит свои размышления о жизни в безнадежный вывод, макбетовски отчаянный и макбетовски трагичный. Шекспир, всечеловечески широкий и глубокий, причем гораздо более душевно здоровый, чем Метерлинк, изрек устами Макбета самое ужасное суждение о жизни: «Жизнь – это сказка, рассказанная идиотом, полная шума и ярости и ничего не означающая» («a tale told by an idiot, full of sound and fury, signifying nothing»)[117].

Высказать подобное суждение о жизни вполне естественно для такого трагического злодея, как Макбет. Но для Метерлинка бесконечно трагично, что он принимает такое суждение и говорит о нем, что это, «несомненно, последнее слово нашей истины»[118]. И еще украшает его новыми, гуманистическими, декадентскими максимами: «Нет сомнения, что мы все живем как работники, выполняющие машинально, слепо, поверхностно повседневную работу»[119]. Все мы – вечные каторжники[120]. Встречали ли вы когда-нибудь живое существо, которое отправилось бы в другую страну, а не в смерть?[121] И, наконец, свидригайловский вывод обо всем: «свирепость и мерзость – очевидный завет, основной закон природы»[122].

Человеческая мысль по природе своей бесконечна, для того, чтобы она знала, что ее цель – полностью соединиться с бесконечным Богом. Минуя Бога, она срывается в солипсически-сатанинские пропасти, в которых неминуемо кончает самоубийственным отчаянием и безумием. Меланхолический Метерлинк не может избежать этого самоубийственного чувства и сознания: «Человечеству придет конец, вероятно, тогда, когда человек воспроизведет и исчерпает все изобретения природы, то есть когда все будет испробовано, все предпринято, все узнано. Но еще вероятнее, что задолго до этого человечество убьет себя своими собственными руками»[123].

* * *

Печально быть человеком; еще печальнее, если человек этот – Метерлинк, а хуже всего – если Иван Карамазов. Такой человек горит в огне своего собственного отчаяния, но никогда не сгорает; всегда умирает, но никак не умрет. Человек, не расширенный, не углубленный, не продолженный, не обесконеченный Богочеловеком Христом, есть не что иное, как монада, герметически закрытая со всех сторон. Он никак не может выйти из себя, перешагнуть границы своей проклятой самости, и выйти в транссубъективный мир. Если глаз заключен в черном шаре, само зрение причиняет ему только большую муку. Так и человек, заключенный в свой универсум, только