– Но у вас не очень много скота, – заметил Шон.

– Па не везло. Приключилась чума, но мы оправимся. Вот увидите. – Он немного помолчал, потом продолжил: – Па на самом деле не скотовод. Вместо того чтобы вкладывать деньги в скот, он покупает лошадей. Вроде Красавицы. – Он потрепал по шее свою великолепную золотистую кобылу.

– Я пытался с ним спорить, но... – Тут юноша сообразил, что близок к предательству, быстро спохватился и торопливо сказал: – Не поймите меня неверно, мой отец человек необычный. Сейчас он в армейском штабе, полковник и один из самых близких к генералу Буллеру людей. Он кавалер Креста Виктории за храбрость и получил орден «За выдающиеся заслуги» за то, что делает сейчас.

«Да, – думал Шон. – Я тоже защищал Гарри; часто защищал, особенно в твоем возрасте».

Он понимающе изменил предмет разговора.

Заговорили о будущем.

– Значит, ты хочешь быть фермером?

– Я люблю эти места. Я здесь родился. Для меня это не просто земля и дом. Это часть традиции, к которой я принадлежу. Она создана людьми, которыми я горжусь. После па только я смогу ее продолжить. И я не подведу. Но...

Они добрались до подъема над дорогой, и Майкл остановился и посмотрел на Шона, как бы решая, сколько он может сказать этому незнакомцу.

– Но... – мягко подтолкнул его Шон. Майкл еще несколько мгновений смотрел на него, пытаясь правильно оценить: он был убежден, что может доверять ему больше, чем любому человеку на земле. Ему казалось, что он всю жизнь знает этого человека и между ними есть что-то очень прочное, очень хорошее и почти осязаемое.

– Но, – вернулся он к разговору, – это не все. Мне мало только земли и скота. Это трудно объяснить. Мой дед был великим человеком; он занимался не только скотом, но и людьми. Он... вы понимаете меня, верно?

– Думаю, да, – кивнул Шон. – Ты хотел бы занять свое место в общей системе вещей.

– Да, именно так. Я бы хотел решать не только, когда отбраковывать скот, когда клеймить и где ставить новый чан.

– И что ж ты собираешься делать?

– Ну, я учусь в Кейптаунском университете. На третьем курсе. К Рождеству получу диплом.

– И что потом?

– Не знаю, но что-нибудь найду. – Майкл улыбнулся. – Сначала мне многому нужно научиться. Иногда меня пугает, сколько нужно узнать.

Они пустили лошадей вниз к дороге, до того поглощенные друг другом, что ни один из них не замечал коляски, которая приближалась к ним от Ледибурга, пока она не оказалась почти рядом. Тут Майкл поднял голову.

– Эй, это мама. Теперь вы сможете познакомиться.

Шон с ужасом понял, что он в западне.

Убежать невозможно – коляска всего в пятидесяти ярдах; рядом с цветным кучером сидела Энн и смотрела на них.

Майкл крикнул:

– Привет, ма!

– Майкл! Чем ты занимался? Ты только посмотри на себя!

Голос ее звучал пронзительно. Годы обошлись с Энн так, как она того заслуживала – ее черты заострились, кошачий разрез глаз усилился. Она посмотрела на Шона и нахмурилась. Глубокие морщины пролегли по ее лбу и тяжелыми линиями показались под подбородком.

– Кто это с тобой? – спросила она Майкла.

– Друг. Он помог мне вытащить из болота корову. Ты бы видела его, ма! Он просто поднял ее над грязью.

Шон видел, что на Энн дорогое платье, чересчур кричащее для буднего дня. Бархат и страусовые перья... а эти жемчуга должны были обойтись Гарри в целое состояние. В коляске новый ковер, лощеная кожа сидений отделана алым, новые медные украшения – еще одна сотня фунтов. Шон взглянул на лошадей – пара гнедых, породистые жеребцы, один другому под стать. Боже!

Энн все еще смотрела на него, на ее лице смешались узнавание и сомнение. Она покраснела, губы задрожали.

– Здравствуй, Энн.

– Шон!

Она выплюнула его имя.

– Давно не виделись. Как ты?

Глаза ее злобно прищурились. Почти не шевеля губами, она рявкнула Майклу:

– Отойди от этого человека!

– Но...

Замешательство на лице Майкла ранило Шона, словно удар копья.

– Слушайся матушку, – сказал он Майклу.

– Вы... вы мой дядя Шон?

– Да.

– Уйди он него, – пронзительно кричала Энн. – Никогда больше не разговаривай с ним! Ты слышишь, Майкл? Он зло. Никогда не подпускай его к себе. Он уничтожит тебя. – Энн задыхалась, она тряслась от гнева и ненависти и походила на безумную. – Убирайся с нашей земли, Шон Кортни! Уходи из Тёнис-крааля и никогда не возвращайся!

– Хорошо, Энн. Я ухожу.

– Майкл! Садись на лошадь! – кричала она.

– Я...

– Быстрей! Прочь от него!

Майкл сел в седло.

– Поезжай. Быстрей, – приказала она цветному кучеру. Под хлыстом рослые гнедые рванулись вперед, и Энн отбросило на кожаное сиденье. – Домой, Майкл. Немедленно домой!

Майкл в замешательстве посмотрел на Шона.

– Я не... не понимаю.

– Поговорим как-нибудь в другой раз, Майкл.

Неожиданно выражение лица Майкла изменилось, углы рта опустились, глаза потемнели от сожаления о так быстро утраченной находке.

– Нет, – сказал он, поднял руку, прощаясь, и повернул лошадь. Пригнувшись к холке, он стал догонять коляску.

– Майкл, – крикнул ему вслед Шон, но тот как будто не слышал.

И Шон вернулся на войну. Ада держалась так мужественно, что ему хотелось схватить ее, встряхнуть и закричать: «Плачь, черт побери! И покончим с этим!» Дирк продемонстрировал один из своих самых выдаю щихся припадков. Он вцепился в Шона и вопил так, что едва не задохнулся.

К тому времени как поезд тронулся, Шон пришел в полную ярость, и его гнев не улегся даже четыре часа спустя, когда он добрался до Питермарицбурга.

Он понес этот гнев в салун при вокзале и залил его несколькими порциями бренди. Затем в сопровождении Мбежане, который нес за ним вещи, Шон пробрался через толпу на платформе в поисках свободного купе в экспрессе, идущем на север. Ехать в нем разрешалось только военным, и все его спутники были в хаки. В обширной серой толпе кое-где виднелись яркие пятна – женщины провожали своих мужчин на войну, бедняжки. Плач сливался с громкими голосами, мужским смехом и детским писком. Неожиданно в этом шуме Шон расслышал свое имя. Всмотревшись, он увидел руку, которая лихорадочно махала ему над головами.

– Шон! Эй, Шон!

Стала видна голова Сола, потом она исчезла, потом появилась снова. Шон протиснулся к нему, и они радостно пожали друг другу руки.