– Зачем? – спросил Деннис Петерсен.

– Ради коры, приятель. Кора! В этом целое состояние. Двадцать фун тов за тонну.

– Для чего ее используют?

– Ее экстрактом дубят кожу[13].

– Если она такая ценная, почему другие... – начал Деннис, но Ронни нетерпеливо прервал его.

– Я внимательно изучил вопрос. Лайон-Коп – идеальное место для посадки акации, высокое и туманное. Другие подходящие места в округе – только ранчо Махобос-Клуф и Тёнис-крааль. Слава Богу, Махобос-Клуф принадлежит тебе, и мы посадим там акацию. – Он посмотрел на Денниса, не видя его, и продолжил: – Я говорил с Джексоном из Натальской компании по выращиванию акации. Он продаст нам саженцы на тех же условиях, что этому ублюдку Кортни, и купит всю кору до последнего клочка под обеспечение двадцать фунтов за тонну. Я уже нанял двух человек приглядывать за плантацией. Главной нашей проблемой будет рабочая сила. Шон собрал всех туземцев на двадцать миль в округе. У него их теперь целая армия. – Неожиданно Ронни смолк. Он увидел выражение лица Денниса. – Что с тобой?

– Махобос-Клуф! О Боже! О мой Бог!

– О чем ты?

– Он пришел ко мне на прошлой неделе... Шон... Хотел купить землю. С правом выплаты в течение пяти лет.

– Ты не согласился? – закричал Ронни.

– Он предложил три шиллинга за акр – в шесть раз больше, чем заплатил я сам. Как я мог отказаться?

Ронни с трудом сглотнул.

– Дурак! Проклятый идиот! Через пять лет эта земля будет стоить... – Ронни запнулся. – Она будет стоить по десять фунтов!

– Но никто мне ничего не сказал! – завопил Деннис. Старый вопль безнадежных неудачников: если бы я знал!

– Шону тоже никто не говорил, – впервые негромко вступила в разговор Одри, и Ронни сердито повернулся и свирепо взглянул на свою красивую сестру.

– Ну, хорошо. Мы все знаем о тебе и о Шоне. Но ведь он не остался так надолго, чтобы ты подцепила его. – Ронни замолчал и виновато взглянул на Денниса. Прошло немало лет, прежде чем Одри потеряла надежду на возвращение Шона в Ледибург и уступила осторожным, но настойчивым ухаживаниям Денниса. Деннис неловко кашлянул и посмотрел на свои руки.

– Что ж, – сказал он. – Земля теперь у Шона, ничего не поделаешь.

– К дьяволу! – Ронни придвинул к себе блокнот и открыл его. – Вот как я это вижу. Он занял у своей мачехи десять тысяч фунтов – те деньги, которые мы старались уговорить ее вложить в сделку с Берли, помните? – Все помнили сделку с Берли и смотрели пристыженно. Ронни торопливо продолжил: – Еще пять тысяч он занял у Натальской компании, об этом проболтался Джексон. – Ронни продолжал расчеты. А когда закончил, снова улыбался. – Мистер Шон Кортни напряг свои ресурсы до предела. Один промах, всего одна маленькая неудача – и хлоп! – Он рубанул рукой. – Мы можем подождать.

Он выбрал из кожаного мешочка, заменившего серебряную коробку, сигару и, прежде чем снова заговорить, закурил.

– Кстати, вы знаете, что он еще не демобилизован? Судя по тому, как идет война, армии потребуются люди. Мне кажется, его нога зажила. Может, нужно шепнуть словечко кому следует... чуть поднажать...

Теперь Ронни уверенно улыбался. Сигара оказалась прекрасной.

За неделю до Рождества врачи госпиталя Грейса в последний раз осмотрели Шона. Они оценили потерю им физических способностей в один процент. Шон слегка хромал, когда уставал. Это не позволяло ему полу чать военную пенсию, зато делало пригодным к немедленному возвращению в строй.

Через неделю после наступления нового 1901 года пришло первое письмо из армии. Шону предписывалось немедленно явиться к командующему кавалерийским корпусом – частью, в которую вошел Натальский корпус проводников.

Война в Южной Африке вступила в новую фазу. По всему Трансваалю и Оранжевой республике буры развернули партизанскую войну пугающих масштабов. Война была далека от завершения, и присутствие Шона было необходимо, чтобы увеличить британскую армию, уже достигшую четверти миллиона человек.

Он попросил продлить ему отпуск. В ответ ему пригрозили обвинением в дезертирстве, если к первому февраля он не явится в Йоханнесбург.

Последние две недели были заполнены лихорадочной деятельностью. Шон сумел закончить посадку десяти тысяч акров акации, начатую в предшествующем мае. Он взял еще один большой заем в Натальской компании, чтобы оплатить уход за деревьями. Ремонт и обновление дома в Лайон-Копе были завершены, и Ада переселилась туда из своего коттеджа на Протеа-стрит, чтобы в отсутствие Шона присматривать за домом и хозяйством. Теперь, когда Шон, прощаясь, объезжал свои земли, у него появилась возможность подумать о другом. Прежде всего – о дочери. Его первой и единственной дочери. Теперь ей два месяца. Ее зовут Буря, и он никогда ее не видел. Сол Фридман прислал с фронта, где вскоре к нему присоединится Шон, длинное радостное письмо. Шон сердечно его поздравил и попытался снова связаться с Руфью. Он писал ей, безрезультатно, и наконец бросил работу и отправился в Питермарицбург. Четыре утра подряд он терпеливо отправлялся в дом Голдбергов, и каждый раз Руфь либо отсутствовала, либо была больна. Он оставил ей горькое письмо и вернулся домой.

Мрачный, он ехал по своим плантациям. Ряд за рядом холмы Лайон-Копа покрывали большие квадраты молодых саженцев. На самой старой плантации, созданной десять месяцев назад, уже поднялись деревца.

Их пушистые зеленые верхушки выросли выше пояса. Это было невероятное достижение, плод десяти месяцев непрерывной тяжелой работы двух тысяч туземцев. Теперь эта работа завершена.

Шон нанял пятьдесят зулусов – под присмотром Ады они будут расчищать подлесок между рядами и беречь их от огня. Теперь больше ничего делать не нужно, только ждать четыре года, пока деревья достигнут зрелости и будут готовы к сбору коры.

Шон так глубоко погрузился в свои мысли, что не заметил, как пересек границу Лайон-Копа и поехал вдоль подножия откоса, через дорогу и железнодорожную ветку.

Впереди с шелестом ветра в траве смешался гул Белых Водопадов, и Шон увидел низвергающуюся с высоты сверкающую на солнце воду. Акации стояли в золотом тумане цветения, хотя и кутались в тень.

Шон пересек реку ниже бассейна водопадов. Над ним вверх круто уходил откос, в складках которого росли темно-зеленые кусты – высотой в тысячу футов, он закрывал солнечный свет.

Водоем среди папоротника и зеленого мха, камни черные и скользкие от брызг. Холодное место, солнце сюда не попадает, вода с ревом падает белой завесой, похожей на дым.

Шон вздрогнул и поехал дальше, вверх по склону.

Теперь он знал, куда ведет его инстинкт. Расстроенный, он пришел к своему первому дому.