– А что у тебя там еще? – спросил я.

Она посмотрела на коробку из-под «Олд кроу» и отвела взгляд. Скомкала мятые газетные листы и бросила в коробку.

Я понял, что там есть что-то еще.

Мама вновь глянула на маленький табун. Сдвинула брови и вытянула губы трубочкой, как будто решает что-то насчет лошадок. Сперва я думал, она прикидывает, не подарить ли их моей младшей дочке, которая как раз была в возрасте увлечения Вельвет Браун. Однако в таком случае взгляд у мамы не был бы таким отрешенным.

– Ладно, – сказала она наконец, закрыла коробку и взяла ее в руки. – Могу оставить твоим детям, если им нужно.

– Отлично.

– Что?

– Да нет, ничего.

– Понимаю, – сказала мама, и я увидел, что она собирается с духом для следующего слова. – Лошади.

– Целая коробка.

– Ты думаешь, это странно. Из-за моей мамы.

– Нет, я… В смысле, пятьдесят второй год… Тебе ведь было десять, когда ты сложила их в коробку?

– Да. Я переехала к бобэ и зейде. – Так мама называла моих прабабушку и прадедушку, умерших задолго до моего рождения. – Они тогда жили в Кемдене. Предполагалось, что я побуду у них, пока он не найдет работу, но в итоге я закончила в Кемдене учебный год. Работу он нашел не сразу. Ему пришлось перебраться в Нью-Йорк.

– На Радио-роу, верно? Где Всемирный торговый центр.

– Он работал в магазине «Эрроу», а когда фирма стала продавать запчасти компаниям, перешел в отдел продаж, там лучше платили. Тогда я переехала к нему в Квинс.

– А где была бабуля? – спросил я и, еще не договорив, угадал ответ.

– Ноябрь пятьдесят второго, – сказала мама. – Это был первый раз.

– Ясно.

– Они забросили меня к бобэ и зейде, а потом он отвез ее в больницу. Она тогда и правда съехала с катушек. По-настоящему.

Мама смотрела на полуночно-синюю лошадку. Хвост и грива у той были цвета слоновой кости. Голова вскинута к небу. Всякий ребенок сразу бы понял, что лошадка волшебная и умеет летать.

– Я хочу сказать, в этом возрасте все девочки бредят лошадьми, – заметил я. – Десять, одиннадцать, двенадцать лет. Это повальное.

– Мм, – сказала мама.

Не то чтобы она со мной согласилась или просто вежливо хмыкнула. Нет, она меня жалела. Считала, что я себя обманываю.

– В смысле, ты знала про Коня Без Кожи? До того, как она первый раз попала в больницу?

Мама поставила коробку обратно на кухонный стол. Я включил чайник. У меня была начатая бутылка драмбуи. Я убедил маму, что вполне нормально будет подлить его в чашечку «Эрл грея».

– Знала ли я? До того? Ну да. В смысле, я чувствовала… – Она замолчала, не желая продолжать разговор в таком ключе, упоминать то, что можно лишь почувствовать. – Я знала, она боится чего-то, чего я не вижу.

Я налил ей чаю и добавил драмбуи. Мама попробовала, задумалась, потом отпила большой глоток.

– Вкусно, – сказала она и замолчала.

– Значит, – начал я, хотя понимал, что она бы предпочла закрыть тему, – когда тебе было десять, в ноябре пятьдесят второго, ты сложила их всех в коробку.

– Да.

– И такое впечатление, что ты ее с тех пор не открывала.

– Не открывала.

– Почему?

– Я разлюбила лошадей.

– Потому что узнала про Коня Без Кожи?

– Нет. – Мама допила чай с драмбуи, потом снова открыла коробку и стала рыться в мятых газетных листах. – Потому что я его увидела.

С сорок восьмого по пятьдесят второй год моя бабушка была телезнаменитостью (сказать «телезвездой» было бы преувеличением) на канале WAAM. В то время мало у кого в Балтиморе были телевизоры. В моем детстве, в начале семидесятых, я редко встречал людей, видевших ее на экране. Время от времени кто-нибудь из женщин вспоминал эффектную домохозяйку, которая разделывала кролика и отбивала мясо в платье от Диора, предоставленном магазином братьев Хуцлер, спонсором программы «La Cuisine», и в жемчугах. Только моя мама может теперь подтвердить, что по утрам в воскресенье, после «Кристоферов», на Тринадцатом канале моя бабушка вела уроки французского. И никто не помнит Фею Бо, в черном платье, крахмальном белом фартуке и чепце, обещавшую солнечную погоду и предупреждавшую о штормовых фронтах в программе новостей.

В основном бабушку на телевидении помнят тогдашние дети, ровесники моей мамы или чуть старше, и помнят они мертвенно-бледное лицо с густыми смоляными бровями в обрамлении волос, черных, как вороново крыло, и черные рукава, трепещущие в морозной мгле, когда моя бабушка кралась в декорациях «Склепа Невермор», довоенной готической фантазии с рухнувшими колоннами, покосившимися надгробиями и пряничными ажурными решетками. Они помнят ее как Ночную ведьму Невермор и хором утверждают, что в те годы, если тебе разрешали засидеться допоздна в пятницу вечером и включить Тринадцатый канал на сорок пять минут перед концом передач в двенадцать сорок пять, моя бабушка могла напугать тебя до родимчика.

Считается, что первым телеведущим в жанре хоррор была Майла Нурми, она же Вампира{77}, родившаяся примерно двумя годами позже на мутной границе голливудской полупорнухи и сюрреализма в духе Майи Дерен{78}, чтобы представлять и высмеивать низкобюджетные ужастики на лос-анджелесском Седьмом канале. Другие в других городах – Закерли в Нью-Йорке, Гулярди в Кливленде, Марвин в Чикаго – появились ближе к концу десятилетия, когда телевидение начало покупать классические фильмы ужасов студии «Юниверсал». У каждого были свои приемчики, но в целом все оставались в русле, заданном Вампирой: манерность, двусмысленность, стеб ведущего по поводу фильмов, которые он представляет.

Ночная ведьма Невермор была не такая. Она не показывала кино: в то время фильмы ужасов не лицензировались для телевидения, а если бы и лицензировались, владельцы канала (два брата, очередные друзья вездесущего судьи Ваксмана) не стали бы их покупать.

– Она здорово переигрывала, – рассказывал мне дед. – И все равно это было всерьез, не для хиханек. Акцент тоже помогал. Она жила в семейном склепе Ашеров, это была такая хохма. Табличка на двери склепа. – Дед закрыл глаза, и они ушли в лиловые тени глазниц. Он заново прокручивал тусклый кинескоп памяти. – Она шпацирит среди могил, оборачивается и смотрит в камеру. «О! – Он произнес это на пол-октавы выше, с томным придыханием. – Вижу, вы посмели вернуться!» Затем она приглашает тебя войти. Камера, как там это называется… дает наезд на железные двери склепа, а она тем временем бежит в другую часть декораций, которая будто бы внутри склепа. Включается другая камера. Твоя бабушка входит, садится в кресло, что-то вроде трона. Думаю, его взяли из церкви. Она берет книгу и начинает читать вслух. Жуткие истории. Про привидений, все такое. Я этим никогда не увлекался.