у Круга выступили слезы. Квист смущенно кашлянул и продолжил:

«Однако не будем забывать, что я черствый делец и, стало быть, выше этих… излишних эмоций. Конечно, я хочу спасти вас, но еще я хочу получить за это деньги. Вам придется заплатить мне две тысячи крун».

«Не так и много», – сказал Круг.

«В любом случае, – сухо заметил Квист, – этого достаточно, чтоб нанять храбрецов, которые переправляют моих дрожащих от страха клиентов через границу».

Он поднялся, взял коробочку турецких папирос, предложил одну Кругу (тот отказался), закурил и аккуратно устроил горящую спичку в розово-лиловой морской раковине, служившей пепельницей, – так, чтобы она продолжала гореть. Ее кончик скрючился, почернел.

«Простите мне, что я поддался порыву симпатии и душевной экзальтации, – сказал он. – Видите этот шрам?»

Он показал тыльную сторону ладони.

«Я получил его, – сказал он, – на дуэли в Венгрии четыре года тому назад. Мы дрались на саблях. Несмотря на несколько полученных мною ран, я все же прикончил противника. Выдающийся был человек – блестящий ум, нежное сердце, – но он имел несчастье в шутку отозваться о моей младшей сестре как о “cette petite Phryné qui se croit Ophélie”[75]. Видите ли, романтичная малышка пыталась утопиться в его бассейне».

В молчании он затянулся и выпустил дым.

«Неужели нет никакого способа вытащить их оттуда?» – спросил Круг.

«Откуда? Ах да, конечно. Нет. Моя организация другого рода. На нашем профессиональном жаргоне мы зовемся fruntgenz [пограничные гуси], а не turmbrokhen [беглые колодники]. Вы все еще готовы заплатить мне столько, сколько я скажу? Bene[76]. А были бы готовы, запроси я все ваши деньги?»

«Конечно, – сказал Круг. – Любой заграничный университет возместит мне эти расходы».

Квист рассмеялся и несколько застенчиво принялся выуживать кусочек ваты из пузырька с какими-то таблетками.

«Знаете что? – сказал он с ухмылкой. – Будь я agent provocateur[77], кем я, разумеется, не являюсь, я бы сделал следующее умозаключение: Мадамка (предположим, что это ваше прозвище в тайном отделении) горит желанием покинуть страну, чего бы это ему ни стоило».

«И, ей-богу, были бы правы», – сказал Круг.

«Вам, кроме того, придется сделать мне особенный подарок, – продолжил Квист. – А именно вашу библиотеку, ваши рукописи, каждый клочок бумаги. Покидая страну, вы должны быть голым, как дождевой червь».

«Отлично, – сказал Круг. – Я сохраню для вас содержимое моей мусорной корзины».

«Что ж, – сказал Квист. – Коли так, то, пожалуй, на этом все».

«Когда вы сможете это устроить?» – спросил Круг.

«Устроить что?»

«Мой побег».

«Ах, это. Что ж – А вы спешите?»

«Да. Ужасно спешу. Хочу поскорее вывезти отсюда моего ребенка».

«Ребенка?»

«Да, сына, ему восемь».

Последовало странное молчание. Лицо Квиста медленно залилось тусклым румянцем. Он опустил глаза. Своими мягкими когтями он пощипал и подергал себя за рот и щеки. Какими же олухами они были! Теперь-то повышение по службе ему обеспечено.

«Мои клиенты, – сказал Квист, – вынуждены проходить по двадцать миль через заросли черники и клюквенные болота. Остальное время они лежат на дне грузовиков, ощущая каждый толчок. Еда скудная, грубая. Чтобы справить нужду, приходится терпеть часов по десять, а то и дольше. Вы человек крепкий, выдержите. Но о том, чтобы взять с собой ребенка, конечно, не может быть и речи».

«О, я думаю, он будет тих как мышь, – сказал Круг. – И я смогу нести его столько, сколько смогу идти сам».

«Однажды, – пробормотал Квист, – вы не смогли пронести его и две мили до станции».

«Прошу прощения?»

«Я сказал: однажды вы не сможете пронести его даже отсюда до станции. Впрочем, не это главное. Сознаете ли вы степень опасности?»

«Отчасти. Но я не в силах оставить своего ребенка здесь».

Последовало новое молчание. Квист намотал кусочек ваты на спичечную головку и принялся исследовать внутренние углубления левого уха. Он с удовольствием осмотрел добытое золото.

«Хорошо, – сказал он, – я подумаю, что можно сделать. Само собой, мы должны поддерживать связь».

«Не следует ли нам условиться о встрече? – предложил Круг, поднимаясь с кресла и оглядываясь в поисках шляпы. – Я имею в виду, что вам, возможно, понадобится задаток. Да, вижу. Она под столом. Спасибо».

«Пожалуйста, – сказал Квист. – Быть может, в один из дней на будущей неделе? Вторник подойдет? Часов в пять пополудни?»

«Это было бы идеально».

«Могли бы мы встретиться на мосту Нептуна? Скажем, возле двадцатого фонаря?»

«С удовольствием».

«К вашим услугам. Признаюсь, наш короткий разговор замечательным образом прояснил всю картину. Жаль, что вы не можете остаться подольше».

«Я с содроганием думаю о долгом пути домой, – сказал Круг. – Мне потребуется целая вечность, чтобы вернуться».

«Ах, вот что. Но я могу показать вам путь покороче, – сказал Квист. – Погодите минутку. Очень короткий и приятный прямой путь».

Он подошел к винтовой лестнице и, глядя вверх, позвал:

«Мак!»

Ответа не последовало. Он подождал, то обращая лицо кверху, то поворачиваясь к Кругу, – на самом деле не глядя на Круга, – моргая и прислушиваясь.

«Мак!»

Ответа снова не последовало, и, еще немного подождав, Квист решил сам подняться наверх и взять то, что ему было нужно.

Круг осмотрел несколько жалких вещей на полке: старый заржавевший велосипедный звонок, бурую теннисную ракету, держатель перьевой ручки из слоновой кости с крошечным хрустальным глазком. Он поглядел в него, прикрыв один глаз; увидел киноварный закат и черный мост. Gruss aus Padukbad[78].

Напевая и подскакивая, Квист спустился вниз со связкой ключей в руке. Он выбрал самый блестящий из них и отпер потайную дверцу под лестницей. Молча указал на длинный проход. Вдоль тусклыми лампами освещенных стен тянулись коленчатые водопроводные трубы и висели старые афиши.

«Ну и ну, очень вам признателен», – сказал Круг.

Но Квист уже закрыл за ним дверь. Круг двинулся по проходу, пальто расстегнуто, руки в карманах брюк. Его тень сопровождала его, как чернокожий носильщик, несущий слишком много чемоданов.

Вскоре он дошел до другой двери, сделанной из грубо сколоченных досок. Он толкнул ее и оказался на заднем дворе собственного дома. Утром следующего дня он спустился вниз, чтобы осмотреть этот выход с точки зрения входа. Однако теперь он был искусно замаскирован, частично сливаясь с досками, прислоненными к дворовой стене, а частично – с дверью пролетарской уборной. Приставленный к его дому скорбного вида сыщик и нечто вроде шарманщика, сидя неподалеку на куче кирпичей, играли в железку; у их ног на усыпанной пеплом земле валялась грязная девятка пик, и, озаренный нетерпеливой мечтой, он отчетливо представил себе перрон и посмотрел на игральную карту и кусочки апельсиновой кожуры, оживлявшие угольную пыль между рельсами под пульмановским вагоном, который все еще ждал его в