— Мы, англичане, дядя Лаф? — удивленно прервала я его. — Но я считала, что наши предки были африканерами.

— Возможно, мой приемный отец, а твой дед Иероним Бен имел право называться потомком буров, — хмуро улыбнувшись, согласился Лаф. — Но мой родной отец был англичанином, а мать голландкой. Мое смешанное происхождение и рождение в охваченной войной стране во многом объясняет, какие резко неприязненные чувства я испытывал к этим чертовым бурам. Та война стала запальным фитилем в цепи событий, которые вскоре уничтожили мирную жизнь и толкнули нашу семью в самый центр первозданного хаоса. При одной лишь мысли о тех временах я невольно испытываю жуткую злость, во мне живет неизбывная, жгучая и бездонная ненависть к тем людям.

Святое дерьмо. Неизбывная, жгучая и бездонная ненависть? До сих пор, как и все остальные, я считала Лафа блестящим скрипачом, но своего рода социальным дилетантом, которого даже во времена самых ужасных мировых потрясений интересовала лишь трактовка музыкальных произведений, а уж если и волновало что-то в общественной жизни, то исключительно вопросы джентльменского характера. Однако сейчас его яростный тон заставил меня пересмотреть былое мнение.

Оливер и Бэмби, как я заметила, тоже смотрели на него во все глаза, едва притронувшись к еде. Лаф взял со своей тарелки завернутый в салфетку лимон и, прокрутив в нем вилку, щедро сдобрил его соком беарнский соус. Его взгляд при этом был сосредоточен на снежинках, кружение которых подчеркивало красоту пейзажа за нашими окнами.

— Трудно понять глубину и горечь таких чувств, Гаврош, — сказал Лаф, — если не знать историю моей своеобразной родины. Я говорю «своеобразной», поскольку она начиналась не как обычная страна, но как некое коммерческое предприятие. С семнадцатого века голландская Ост-Индская компания использовала мыс Доброй Надежды в качестве базы для пополнения продовольствия на долгом пути на Восток. И с самого начала эта компания жила отдельным, совершенно обособленным мирком на таинственном, почти неизведанном Африканском континенте. Возникшая колония окружила свои владения непроходимыми зарослями горького миндаля, который, собственно, и стал главным символом буров в их стремлении обособиться от всего остального мира…

ЗАРОСЛИ ГОРЬКОГО МИНДАЛЯ

Уже сотни лет прошли с тех пор, как голландская Ост-Индская компания впервые высадилась на мысе Доброй Надежды, основав на побережье свои колонии, и многие буры постепенно увлеклись скотоводством, разводили овец, коров и быков, что позволяло им вести более подвижную жизнь, чем привязанным к земле фермерам. Если их раздражали алчные и тиранические притязания компании, то они могли просто сняться с места и отправиться в путь на поиски новых сочных пастбищ. Так они вскоре и предпочли поступить, и их не волновало, если новые земли уже были кем-то заняты. Не имели они также и намерения делиться.

Меньше чем за столетие эти бурские переселенцы завоевали много земель, прежде населенных готтентотами, поработили их вместе с их детьми и почти истребили коренное население, охотясь на них, как на диких зверей. Обосновавшись в этих краях, буры объявили себя высшей расой, избранной божественным провидением, и стали традиционно обносить свои поселения непроходимыми колючими зарослями из деревьев горького миндаля — первый явный символ апартеида, — что позволяло предотвратить вторжение аборигенов на огороженные территории и их смешение с бурами.

Их история могла бы иметь свое продолжение. Но в 1795 году мыс Доброй Надежды захватили британцы. По просьбе бежавшего в Англию принца Оранского (Нидерланды, в общем-то, сами сдались на милость французского революционного правительства) британцы купили эту африканскую колонию у голландцев за шесть миллионов фунтов. В данном случае никто не посоветовался с местными жителями из бурских колоний; в те времена это было едва ли не обычным делом. Но это вызвало сильное недовольство буров, поскольку резко изменило прежний уклад жизни, ведь теперь их не считали самостоятельной колонией со своими законами и порядками.

Вдобавок ко всему из Британии начали прибывать новые колонисты: целые семьи английских переселенцев с женами и детьми и миссионеры, стремившиеся оказать помощь аборигенам. Эти миссионеры быстро осознали ситуацию и доложили в Англию, как плохо обходятся здесь с местными племенами. Не прошло и сорока лет правления британцев, когда в декабре 1834 года в самой Британской империи отменили рабство и все рабы стали свободными, в том числе и те, как выяснилось, которые принадлежали бурам. Такого буры уже не могли стерпеть. И началось Великое переселение.

Спасаясь от британского правления, тысячи буров вместе с семьями и всем хозяйством переправились через реку Оранжевая, прошли Натал и обосновались в девственных землях Трансвааля, захватив территорию Бечуаналенда и подавив зулусов. Эти воинственные переселенцы жили в укрепленных лагерях и постоянно балансировали на грани анархии, хотя по-прежнему считали себя избранниками Господа.

Вера буров в их расовое превосходство стала некой концептуальной искрой, из которой раздулось яростное пламя благодаря проискам сепаратистской реформаторской — или «баптистской» — церкви и одного из ее самых ревностных приверженцев Паулуса Крюгера, ставшего позднее президентом Трансвааля и инициатором Бурской войны. Лидеры этого кальвинистского толка стремились обеспечить полную гегемонию буров над местным населением, дабы на веки вечные сохранить чистоту избранной белой расы.

Ради сохранения расовой чистоты церковники прошлись по сиротским приютам Голландии, забрав оттуда девушек, не имевших никаких перспектив на будущее. В результате в колонию мыса Доброй Надежды начали прибывать корабли, полные в основном совсем юных девушек, невест для неизвестных буров, обитавших в диких вельдах. И в конце зимы 1884 года вместе с ними прибыла юная сирота по имени Гермиона, ставшая моей матерью.

Моей матери едва исполнилось шестнадцать лет, когда ее вместе с другими девушками отправили на Африканский континент в качестве будущих жен для неведомых им мужчин. О происхождении Гермионы ничего не известно, вероятно, она была незаконнорожденной. Детство ее прошло в кальвинистском сиротском приюте Амстердама, и она частенько молила Бога об изменении ее судьбы, просила послать ей какое-нибудь приключение, мечтая освободиться от жестких ограничений бесцветного существования. Но ей даже в голову не приходило, что божественным откликом может стать океанское плавание, предвещающее своего рода новое рабство. А ее кальвинистское воспитание не объясняло толком, что именно сулит предстоящий брак. Ходившие между девушками слухи только усилили ее страх.

Когда девушки прибыли в порт Натал после штормовой болтанки, изголодавшиеся и измученные тревогой перед встречей с новым неведомым миром, их приветствовала пьяная толпа предназначенных им в мужья бурских фермеров, которым не хотелось ждать, пока церковные пресвитеры выберут подружку для каждого из них. Они заявились в порт, чтобы самолично выбрать себе подруг и растащить их по домам.

Гермиона и ее попутчицы, словно испуганные животные, жались друг к другу на палубе, в ужасе глядя на множество орущих рож, устремившихся к спущенным сходням. Священники на борту крикнули матросам поднять трап обратно, но общий гвалт заглушил их голоса. Гермиона закрыла глаза и стала молиться.