Потом началось настоящее светопреставление. Разбуянившиеся пьяные буры ворвались на палубу. Они хватали визжащих девушек и уносили их, бесцеремонно закинув на спину, точно мешки с мукой. У Гермионы вырвали прижимавшуюся к ней маленькую девочку, и та молча исчезла в ревущем кружении человеческой толпы. Сама Гермиона в отчаянии прижалась к борту, думая, что еще успеет совершить задуманное ею венчание с морскими водами, а не с одним из этих дурно пахнущих мужланов.

Но в этот момент сзади ее обхватили чьи-то руки, подняли в воздух и куда-то потащили. Она пыталась драться и кусаться, но невидимый противник лишь посильнее сжал ее и, выкрикивая ей на ухо богохульства, продолжал продираться через толпу. Словно в бреду, уже теряя сознание, она осознала, что ее тащат по причалу в сторону грязных портовых улочек. Потом что-то сбило с ног ее захватчика, и она упала на землю. Оказавшись на свободе, она пришла в себя и быстро вскочила на ноги, собираясь бежать — хотя понятия не имела, где можно найти спасение, — когда почувствовала очередное посягательство на ее свободу. Теперь ее уверенно держала жесткая сильная рука. И по какой-то причине вместо того, чтобы вырваться и убежать, она остановилась и взглянула на ее владельца.

От уголков его глаз, таких же голубых, как у нее, разошлись лучики морщинок, когда он вдруг глянул на нее со странной, не виданной ею прежде улыбкой — некой хозяйской, почти собственнической улыбкой. Он отвел с ее лица упавшую прядь волос с какой-то мягкой интимностью, словно они были здесь одни, как будто знали друг друга уже много лет.

— Пойдем со мной, — сказал он.

Вот и все. Она пошла за ним без единого вопроса, изящно переступив через распростертое на земле тело ее первого захватчика. Незнакомец подсадил ее на стоявшую рядом лошадь и сел сзади, крепко прижав ее к себе.

— Меня зовут Кристиан Александр, лорд Стирлинг, — сказал он ей на ухо. — Как же давно я ждал тебя, моя дорогая.

Подарком судьбы для моей матери Гермионы оказалась ее редкостная красота. Белокурые пепельные волосы сослужили ей добрую службу во время первого появления на берегах Африки. Однако мой отец вовсе не обладал присвоенным им высоким титулом, хотя в те времена мало кто знал об этом, включая и мою мать.

Кристиан Александр был пятым сыном мелкого фермера из Хартфордшира, и наследовать ему было совершенно нечего. Но в юности он вместе со своим другом, сыном священника, поступил в оксфордский Ориэл-колледж. И поскольку для поправки здоровья этот друг ежегодно ездил в Африку, то мой отец воспользовался удобным случаем и, проявив неординарную прозорливость, последовал за ним. В итоге мой отец стал его главным доверенным лицом и деловым партнером. Имя этого друга детства было Сесил Джон Родес.

В молодости Сесил Родес серьезно болел, настолько серьезно, что во время своего второго путешествия в Африку полагал, что жить ему осталось не более полугода. Однако работа, а скорее даже, жизнь на свежем воздухе в теплом и сухом климате понемногу, из года в год, благотворно действовали на его состояние. Именно во время их самого первого путешествия, весной 1870 года, когда обоим юношам было по семнадцать лет, на ферме Де Бирс обнаружили алмазы. Позднее на Сесила Родеса снизошло некое озарение.

Если Паулус Крюгер верил в божественную избранность буров, то Сесил Родес пришел к вере в божественное предназначение англичан в Африке. Родес стремился объединить все алмазные месторождения под началом одной компании, британской компании. Хотел построить британскую железную дорогу «от мыса Доброй Надежды до Каира», проходящую через все британские колонии в Африке. Позднее, когда в Южной Африке обнаружили большие месторождения золотоносных руд, ему захотелось приобщить и их к владениям Британской империи. Между тем Родес занимал уже влиятельное положение, и мой отец — исключительно благодаря их дружбе — разбогател.

В 1884 году, когда шестнадцатилетнюю Гермиону привезли из Голландии, моему отцу было тридцать два года и он уже более десяти лет считался алмазным магнатом. Ко времени моего появления на свет, в декабре 1900 года, моей матери исполнилось тридцать два. А отец мой вскоре умер от раны, полученной на Бурской войне.

Все полагали, что война закончилась со снятием осад Мейфкинга, Ледисмита и Кимберли. Трансвааль аннексировала Британия, а Паулус Крюгер бежал в Голландию буквально за пару месяцев до моего появления на свет. Много британцев тогда собрало свои пожитки и разъехалось по домам. Но партизаны сражались в горах еще более года; англичане сгоняли всех женщин и детей из мятежных бурских поселений в первые концентрационные лагеря. Мой отец умер от осложнения полученной при осаде Кимберли раны, а Родес скончался спустя два года, подорвав свое здоровье во время той же осады. Крюгеру же было суждено умереть в Голландии через пару лет. Так закончилась целая эпоха.

Но любой конец влечет за собой некое начало. И это было начало эпохи терроризма и партизанской войны, концентрационных лагерей и геноцида — вот рассвет яркого нового века, за который мы должны благодарить в основном буров, хотя англичане быстро подхватили бурские идеи, изрядно обогатив их своими ужасными вкладами.

После смерти моего отца Сесил Родес завещал моей матери огромное состояние наличными и вдобавок к тому права на добычу полезных ископаемых в обмен на долю и права моего отца, основавшего алмазную концессию Де Бирс. От себя лично он добавил щедрую сумму на мое воспитание и образование в благодарность за то, что мой отец отдал жизнь, отстаивая интересы Британии в Южной Африке.

Завещав все это осиротевшей вдове Александра Гермионе, мистер Родес не учел некоторых важных обстоятельств, а именно, что моя мать была не благовоспитанной и благоразумной англичанкой, какой должна быть леди Стирлинг, а бедной голландской сиротой, воспитанной в кальвинистском приюте. Что весь последующий жизненный опыт она почерпнула, живя на щедром содержании у безумно любящего ее мужа. Что ей было всего лишь тридцать два года и она, сохранив свою замечательную красоту, имела на иждивении лишь одного младенца (меня). Теперь она стала одной из самых богатых женщин в Африке, а возможно, и в мире, и это делало ее еще более привлекательной.

Мистер Родес не подумал об этих вещах, так же как и моя матушка, поскольку ее не особо заботили материальные или денежные дела. Но очень скоро нашлись добровольцы, изъявившие желание позаботиться за нее о таких делах. И проворнее всех оказался Иероним Бен.

В наши дни люди, знавшие Иеронима Бена как промышленного магната и жестокого пробивного дельца, не могут даже представить, что через год после моего рождения, в 1901-м, он вошел в жизнь моей матери в одежде бедного кальвинистского проповедника, посланного Церковью — тайно, поскольку еще не отгремела война, — дабы утешить ее в печали и вернуть на историческую родину и в лоно истинной веры.

Моя мать, по-видимому, вернулась в это лоно, едва поднявшись с колен после первой проповеди нового наставника. Но не в то надежно оберегающее лоно, предлагаемое любой церковью, а в жадные объятия Иеронима Бена. Спустя три месяца после их встречи, когда мне еще не исполнилось и полугода, они поженились.