форсировал Дунай, и чудом остался цел. В моей роте в живых осталось сорок пять человек, и это считая с ранеными. Я оказался единственным выжившим офицером.

— Как была организована переправа?

— Вы же понимаете, Пётр Николаевич, что взгляд на поле боя подпоручика и генерала происходит с разных точек. Генерал гонит на бойню стада святой скотины, и для него большие потери сулят награды и почести. Знаете, как они говорят: «Нет крови — нет дела». Чем кровопролитнее бой, тем господам Драгомировым лучше.

— А подпоручикам?

— Даже в бытность подпоручиком я бы организовал форсирование Дуная с гораздо меньшими потерями. Убеждён, что количество потерь можно было сократить втрое-втрое. Если угодно, я могу к следующей нашей беседе подготовить карты и схемы этого дела со своими комментариями.

— Ничего себе! У меня возникла интересная мысль: нарочитая неприязнь этого господина к скорострельному оружию и прочие милые особенности его характера не несут ли в себе опасности для боевой подготовки войск?

— Совершенно определённо Вам скажу: несут. Более того: запрет в Николаевской академии на командно-штабные игры, нелюбовь к артиллерии и вообще практикуемая им система подготовки генштабистов могут быть истолкованы в очень неприятном для его высокопревосходительства свете.

— А как Вы считаете, Андрей Антонович, этот господин дурак или умный вредитель?

— Вы же понимаете, Пётр Николаевич, что одно другому не мешает. Но то, что господин Драгомиров находится не на том месте, считаю не только я. Если угодно, есть мнение, и я его разделяю, что на должности командира роты или батальона он был бы чрезвычайно хорош, но даже полк ему доверять нельзя.

— Я попрошу Вас, Андрей Антонович, соберите сведения о господине Драгомирове и о его окружении. Особенно меня интересуют его зарубежные связи, и особенно во Франции и Великобритании. Сразу скажу: подойдут любые сведения, главное, чтобы они были неотличимы от оригинала.

— Вы предлагаете заняться подлогом?

— Да, Андрей Антонович. Конечно, лучше, чтобы все документы были подлинными, но тут уж как выйдет.

— А как же офицерская честь, Пётр Николаевич?

— Знаете, Андрей Антонович, ради того, чтобы спасти жизнь и здоровье тысячи человек, я готов пойти на любую ложь. А если речь зайдёт о сотнях тысяч, а то и о миллионах жизней, то я готов публично искупаться в дерьме. В этом я вижу свою честь.

Жандарм выглядел потрясённым. Он задумался, уставившись в одну точку, а потом, что-то решив для себя, внимательно уставился мне в глаза:

— Вам что-то известно, Пётр Николаевич?

— В какой-то мере. Собственно, и Вы и любой другой человек аналитического склада ума, можете сделать прогноз на будущее. Судите сами: Россия не является лидером технического прогресса. Более того: технический прогресс в стране искусственно тормозится господами вроде Драгомирова. Как следствие, мы слабее в техническом и военном отношении, чем даже Пруссия, не говоря уже о более крупных странах. Ну и как результат, нам придётся воевать в ненужных нам войнах за чужие интересы или за явную глупость вроде пресловутого креста над святой Софией или «свободу» славян.

— Что же Вы предлагаете, Пётр Николаевич?

— Собственно, я уже это делаю. Нами, я имею в виду всех нас, единомышленников, уже созданы условия для развития в России новейших отраслей промышленности. Ваша, Андрей Антонович, роль в этом деле более чем существенна: вы оберегаете наши секреты, и думаю, это стоило Вам немалого труда.

— Это правда. Вокруг вас вьётся столько господ, являющихся явными шпионами, что просто дух захватывает. Знаете, только личное участие графа Игнатьева оберегает меня от ссылки куда-нибудь во глубину сибирских руд.

— А сменится ваш шеф, что будет?

— Да, его довольно скоро отправят в отставку: уж очень он неудобен, уж очень верен присяге, и слишком любит Россию. Полагаю, что после его ухода и мне придётся туго.

— Ну ничего, прорвёмся, Андрей Антонович! В крайнем случае возьму вас себе в адъютанты. Главное, берегите себя.

* * *

Всё-таки есть определённые плюсы в молодом возрасте. Один из них заключается в том, что мне не обязательно таскаться по балам и приёмам: возрастом не вышел. Впрочем, мне по моему положению, необходимо появляться на определённых статусных мероприятиях, и я на них присутствую, тем более, что там же появляется испанский посланник с супругой и её крестницей. За Инес-Саритой тянется шлейф молодых воздыхателей, которые косо поглядывают на меня, поскольку мне чаще других удаётся завладеть вниманием прекрасной испанки. Вот и сейчас мы вдвоём сидим за роялем в Ореховой гостиной Аничкова дворца, и в три с половиной руки играем чудесную латиноамериканскую песню из моего времени. Три с половиной руки потому, что моя левая рука восстанавливается с трудом, и хотя прошел уже год после ранения, несмотря на процедуры и тренировки, работает ограниченно.

Вообще-то испанский язык я начал учить уже здесь, незадолго до знакомства с Инес-Саритой, но песня оттуда, из моей прошлой жизни. Как уже упоминалось, я музыкант, и в проклятые девяностые мне доводилось лабать в разных мутных забегаловках. Как-то раз к нам подошел ноурусский и предложил разучить песни, а если разучим, он хорошо отбашляет. Ноурусский был совершенно классический: малиновый пиджак, золотая цепь на шее, перстни на пальцах… Стрижка под ноль, низкий лоб, массивная челюсть и «прицеливающийся» взгляд шли в комплекте. Мы уже было, приготовились репетировать какой-нибудь «Владимирский централ», но он выложил перед нами ноты Historia de un Amor и Espera (La nave del olvido) и тексты этих песен на испанском языке.