– Дело наше плохо. Дядья твои решили улус поделить между собой. Я один был против и не смог ничего сделать.

– А что же нам останется? – осевшим голосом спросил Джамуха.

– Будете жить со мной, – Ухэр, не отрываясь, смотрел в очаг. – Они обещают решить все потом. Наверно, без ничего не оставят, что-нибудь дадут… Но ты не падай духом, привыкай к новой жизни. Тебе еще хорошо, у тебя есть такой сородич, как я. Бывает, что и такого рядом не окажется. Вон, анда твой, с кем остался, что перенес после смерти отца? Вот и подумай… А владение себе потом соберешь, голова у тебя не глупая. Главное, у тебя есть знамя и это я доказал перед старейшинами, что ты должен наследовать хотя бы это. Дядьям пришлось согласиться, – Ухэр горько усмехнулся, – тебе ведь уже тринадцать, да и они ведь старшего между собой так и не выбрали. Потому и оставили знамя, чтобы никому из них оно не досталось, чтобы никто не возвысился над остальными. Так что твое счастье, что не дружны оказались дядья.

– А как же войско, табуны, наши подданные? – беспомощно смотрел на него Джамуха. – Их ведь так много в нашем улусе. Разве у нас ничего не останется? Как же мы будем жить?

– Будете жить, как все живут, – раздраженно сказал дядя. – Домашнее стадо и ездовых меринов никто не забирает… куска мяса не лишают, седло из-под тебя не вырывают. А я сделал все, что мог… У других хуже бывает, – повторил он, – радуйся, что хоть знамя оставили…

Наутро больше половины куреня откочевало по разным сторонам. Через день ушла половина от оставшихся. Через два дня ушла еще какая-то часть… Остались айлы небольшого улуса дяди Ухэра в сотню с лишним юрт, и при Джамухе – восемь айлов старинных отцовских нукеров…

* * *

Джамуха, наконец, опомнился от своих дум, заметил, что оказался в полной темноте. Лишь несколько маленьких угольков светились под пеплом. Он ощупью нашел корзину с аргалом, взял сухой кусок, разломил на мелкие части и, сложив над самым большим угольком, стал раздувать. Вскоре вспыхнул огонь. Джамуха еще подбросил и подождал, когда пламя раздулось в очаге, освещая все вокруг красноватым неровным светом, играя на решетчатых стенах юрты.

«Что же мне делать? – еще раз устало подумал он. – Неужели осталось жить нукером у слабосильного дяди? Неужели это и есть моя доля?».

Мысли, словно голодные волки на облаве, смыкались цепью вокруг него, не давая выхода. «У других хуже бывает, с кем остался твой анда… – мысленно повторил он слова дяди и вспомнил о Тэмуджине. – У анды тоже осталось одно лишь знамя, а он тогда, позапрошлой осенью, кажется, и не горевал об этом. Уверенный в себе ходил, ничего не боялся, – вспоминал он, ощущая в себе легкую зависть к нему. – Да и этим летом, когда он забирал свою невесту у хонгиратского нойона, держался так, словно и не терял отцовского улуса и даже со взрослыми нойонами держался будто на равных. Вот кто знает, как нужно жить… Но почему он так уверенно держится? На что надеется? Ведь если он ни на что не полагался бы, то и гордости такой не было бы, ведь он умный парень, знает, что дает силу нойону. Вот у кого бы мне поучиться, с кем поговорить…».

Мысли об анде облегчили тоску на сердце. «Я не один такой… – по-другому стал думать он, – можно и так прожить…».

Обдумав, Джамуха загорелся мыслью связаться с андой, известить его о случившемся и заодно пригласить к себе, может быть, и пожить одним стойбищем. «Если сам не знаешь, как жить, тянись к тем, кто знает», – вспомнил он поговорку, услышанную им когда-то, и решился окончательно.

Наутро он, позвав к себе ровесника-нукера, одного из немногих, кто остался с ним в курене, и подробно высказал ему свой приказ:

– В одном дне пути отсюда вверх по Керулену найдешь стойбище хонхотанских шаманов, Мэнлига и Кокэчу, у них спросишь дорогу к айлу моего анды Тэмуджина. Анде моему передашь слова: друг мой и названный брат, вот и я оказался в таком же положении, что и ты в позапрошлом году. Умер мой отец, который был вместо твоего отца, когда ты забирал свою невесту у хонгиратов, а дядья мои, как и твои, растащили весь наш улус по кускам. Остался я один с младшими братьями, и судьба моя теперь такая же, как у тебя. Приезжай, брат мой, если хочешь, ко мне со своим айлом, будем жить вместе, будем вместе думать о том, как наладить нашу жизнь…

Джамуха дал нукеру лучшего своего рысака из оставшихся ездовых коней и, не сказав ничего дяде Ухэру, отправил посла в дорогу.

* * *

В это же утро далеко на востоке, от куреня хонгиратов на север, в сторону Онона отправилась полусотня всадников. Это были керуленские нойоны. Без щитов и доспехов, вместо шлемов одев лисьи и выдровые шапки, они вели за собой вьючных лошадей, нагруженных подарками грозному тайчиутскому нойону. Отъехав на расстояние одного перестрела, они остановились, взяли в руки свои луки и вынули из колчанов по стреле. Разом натянув, пустили стрелы в сторону оставшегося позади куреня – в знак того, что вернутся за своими стрелами.

Вслед им от крайних юрт куреня смотрела толпа провожавших. Среди неподвижно застывших людей выделялись старики и шаманы, они брызгали вслед отъезжающим вином и молоком, громкими криками просили у богов помощи в поездке их нойонов к грозным борджигинам.

Незаметно отходили холодные месяцы; исподволь приближалась весна. Снег местами еще держался, а по южным склонам гор и сопок уже оголилась прошлогодняя трава. Отощавший скот требовал корма. К концу зимы борджигинские курени стали делиться на части и мелкими кочевьями, по десять-пятнадцать айлов, устремились от рек к горным склонам в поисках лучших пастбищ.

В один из таких дней к Таргудаю, сделав трехдневный переход по степи, прискакал его лазутчик из джадаранского куреня, прикормленный им еще в давние годы, и сообщил ему о смерти Хара Хадана. Рассказал он и о том, что джадараны разделили войско и улус покойного.

– Керуленский народ сейчас как табун без вожака, – рассказывал он. – Мечутся в страхе, не знают, что делать, какого конца им ждать.

Таргудай, вне себя от радости, вновь созвал борджигинских нойонов на совет и, как величайшее благо, объявил им эту новость. Словно в праздник, он был одет в новые шелковые одежды.

– Я вам говорил, говорил вам!.. – захлебываясь словами, не сдерживая дикой радости на лице, доказывал он. – Что не нужно унывать, что надо выждать время… И это я вам всем подсказал принести жертвы восточным богам. Помните вы или нет?.. Вот боги и смилостивились, усмирили свой гнев и теперь нам помогают, а не им… Был среди керуленских единственный настоящий вождь, и того забрали хозяева восточного неба – тут и гадать нечего, это тринадцать богов Асарангина пошли к нам навстречу и убрали его с нашей дороги. Остальные нойоны у южных – никчемные бараны, их можно с кнутами в плен забирать. Джадараны теперь раздробились, ослабли, а остальных там и собрать будет некому. Они теперь сами распадутся, надо только подождать до летней травы, а потом и ударить по ним всеми силами…

Однако нойоны, наученные недавним уроком, не были настроены столь решительно. Баруласский нойон высказался прямо: