– Я читал «Крестного отца».

– Тогда тебе будет легче понять нашу задачу. Если дилеры просто исчезнут, то на их место придут другие! А если их не убьют, а казнят, то другие сто раз подумают, прежде чем занять их место. А пока суть да дело, мы позанимаем их ниши. Надеюсь, мочить наркобарыг – это ничуть не хуже, чем барсеточников и менял.

– Да мне по большому счету все равно. Я когда не работаю, у меня тоже своего рода ломка.

– Ну ты, Вася, даешь! Разве на войне тебе было мало крови?! Разве после боя или зачистки кишлака ты видел мало трупов?!

– Это все групповуха. Это все, Туман, не то. Кайф – штучное мочилово. Кайф – это когда один на один, когда он дергается на кончике твоего пера, а его душа, не найдя твоей, улетает в небо…

– Да ты поэт, мать твою, Вася.

Погода полностью соответствовала настроению. На душе было так же пасмурно, как и на улице. В такую погоду сидеть бы у камина и, покуривая кальян и попивая хороший коньяк, думать о вечном…

Но служба, мать ее в кобуру, как любил поговаривать подполковник Зайцев, не давала Андрею расслабиться и забыться. В городе, судя по всему, шел передел сфер влияния. А это всегда большая кровь среди преступников и большой головняк у ментов. После сегодняшнего утреннего совещания каждый опер узнал о себе много нового и интересного. Зайцев, обычно сдержанный и спокойный, после визита к генералу был не похож сам на себя. Досталось всем. Даже Намучеряну было сказано, что его спортивные победы перестали удовлетворять руководство и было бы неплохо немножко поработать «на земле», а не на ковре.

Андрей с улыбкой вспоминал, как гроза преступного мира потел и кряхтел, когда его подняли на совещании. Досталось, правда, и Андрею. Один из его «барабанов» сбился с ритма и настучал то, что при проверке оказалось пустышкой. И вот сейчас, стоя в холодном подъезде и ожидая непутевого осведомителя, Андрей смотрел на соседний киоск и думал о том, как же хорошо, наверное, реализаторам, работающим в тепле и изобилии…

Из состояния глубокой задумчивости Андрея вывели менты вневедомственной охраны, вызванные бдительными соседями, которым, в свою очередь, не понравился подозрительный мужик, долго околачивающийся в подъезде. Быстро разобравшись с ментами, Андрей понял, что ждать дальше бесполезно, и, купив в киоске у улыбчивой продавщицы сигарет, поехал, проклиная дождь, домой, чтобы поздней ночью, выехав на убийство, в этом же подъезде обнаружить своего осведомителя отдельно от его же собственной головы. Голова лежала на подоконнике, и в каждой ноздре торчало по долларовой купюре, свернутой в трубочку. Картина была жуткой и прозрачной.

Чем дальше, тем больше накатывающие воспоминания не давали Туману жить.

…В 1970 году ему исполнилось пятнадцать лет. Это был переломный момент в его жизни. Не потому, что он вдруг поумнел. Нет, умным он стал, как ему казалось, гораздо раньше.

…Жили они с матерью в Полтаве, городке славном, тихом и чистом. По мнению ЮНЕСКО, самом зеленом на Украине, но до смеха периферийном. Полтава была любимым городом военных отставников, так как экология там была девственна, а промышленность оставалась в зачаточном состоянии. Население составляло примерно двести-двести пятьдесят тысяч. Практически все знали друг друга. Центральная улица называлась Октябрьская, бывшая Сталина, а в народе просто Шляндра. В воскресенье весь город, одевшись во все самое лучшее и самое модное, бродил от одного угла Шляндры до другого. В выходные во время этих променадов можно было встретить кого угодно. Туман был центровым. Он жил на улице Котляревского, которая уходила вниз от Октябрьской до улицы Шолом-Алейхема. Во дворе дома, где они жили, находилась детская спортивная школа и первый в Полтаве открытый бассейн. Туман ходил на водное поло и хорошо помнил кумиров своего детства, выдающихся полтавских пловцов-олимпийцев – Евгения Михайлова, Татьяну Девятову и Рудольфа Урузбахтина. Вернувшись из поверженного Мехико в 1968 году в огромных сомбреро, они, вальяжно развалясь на бортиках бассейна, под песню «У моря, у синего моря» рассказывали обалдевшим пловцам и ватерполистам о Мексике и Олимпиаде.

Первым тренером Тумана был огромный, добрый мужик Анатолий Трофимович Вицко. Он был одним из маминых любовников и забрал Тумана в спорт. И вообще, мама Тумана была его самым обожаемым кумиром и непререкаемым авторитетом. Нахлебавшись до кровавой икоты прелестей супружеской жизни, похоронив (после того, как пьяный муж избил и выгнал ее в ночь на мороз) девятимесячного брата Тумана Славика, мама решила больше замуж не выходить и всю жизнь посвятила себе и Игорю.

Все свое детство и юность Туман помнил запах дешевого одеколона типа «Шипр» от военных мундиров и «Кармен» и «Красная Москва» от маминых подруг. Когда он учился в третьем классе, один из самых ярких маминых любимых, дядя Саша, дал послушать Туману кассету с хриплым и загадочным голосом. Это были записи Высоцкого. И странное дело, Туман задумался.

В школе он учил «У лукоморья дуб зеленый…», а с кассеты узнал, что «лукоморья больше нет, от дубов простыл и след». И Туман снова задумался… Дядя Саша был физиком. Носил модную бороду и убедил Тумана прочитать первую в его жизни книгу. Она называлась «Охота на мамонтов». И вдвойне странное дело – Туман слез с забора. Хриплый голос Высоцкого, первая прочитанная книга, часто подслушиваемые, но непонятные споры между физиками и лириками чистой оттепельной эпохи 60-х из дворового хулигана сделали читающего, даже с фонариком под одеялом, интересующегося всеми жизненными прибамбасами пацана.

…Фаина Раневская, услышав стихи Ахматовой, сказала, что «они смолоду вошли в состав моей крови». Песни Высоцкого стали не только частью крови, пункции и бледно-серого вещества его неокрепшего мозга. Они стали светлой стороной его жизни. Они советовали, объясняли, подпитывали энергией. Они давали силы выживать во всех дальнейших жизненных катаклизмах. Творчество Высоцкого стало для Тумана Ноевым ковчегом, в котором он пережил потоп безысходности и безнадеги.

Беспокойство Юры Крымского нарастало в геометрической прогрессии. Когда начались терки с россиянами, он, тихо заманив их на танковый полигон, из АКМ уложил семь крутых «наркобаронов». Их было семеро, а он был один, и они даже не успели что-либо понять. И когда, казалось бы, должны были наступить долгожданный покой и порядок, кто-то вдруг начал убивать его дилеров. Причем не просто так. Они умирали страшной мучительной смертью. Даже торчки, за дозу готовые на все, теперь отказывались барыжить, опасаясь за свою жизнь. В то же время на улицах появилась новая «дурь». И сразу стала пользоваться спросом. Что-то типа кокаина, но не кокаин. С первой же дорожки торчок попадал в «рай». А демпинговая цена в двести гривен за грамм позволяла бродить по райским кущам всем желающим. Юрий Владимирович вызвал своего помощника по кличке Лесоруб. Тот, глядя на Крымского преданными собачьими глазами, путано и сбивчиво пытался объяснить сложившуюся ситуацию.