Вот в эту семью с корабля на бал, в прямом смысле этого слова, и попал Игорь Тумановский, очень непростой полтавский школьник.

Нине Борисовне не спалось. Казалось бы, жизнь удалась. Доктор медицинских наук, счастливый брак, два сына, внуки. Да и выглядит она в свои пятьдесят с хвостиком ну максимум на сороковку. Но нет. Все это внешнее благополучие тщательно скрывало от дурного людского глаза другую, никому не известную Нину Борисовну. Еще в школе она под пытками не призналась бы, что ей, старосте, отличнице, комсомолке, нравился хулиган и сявка Тумановский. Все эти годы видимого благополучия и успеха ей, хорошей и правильной, житья не давала та, другая Нина Толмачева – плохая девочка, которой хотелось с оторвой Туманом на вылазку в лес. Чтобы ночью у костра под гитару портвейн из горла, а потом в сырой палатке под утро уступить брутальным его домогательствам. Или самой вычудить такое, отчего голова вдруг внезапно закружится, ладони вспотеют, а из-под сердца, бьющегося часто-часто, до самого низа живота разольется такая необычная, такая загадочная и такая приятная теплота, что так бы весь мир ею и обогрела! Но нет, не вычудишь, не взбрыкнешь. Не степная кобылица, не мустанга жена, а мерина. Рабочая ломовая лошадь, которая будет тянуть непосильно тяжкий груз своих рабочих, домашних и общественных проблем.

Нина всегда тихо и издалека следила за Туманом. Она даже самой себе не призналась бы в том, что встречи одноклассников устраивала только ради него одного. И с мыслями о нем, о запрещенном, она придумала «порошок счастья». И когда на встрече с Игорем решилась и предложила ему схему их деловых взаимоотношений, это и было ее выстраданное, многолетнее признание ему в любви. Ей легче было придумать химический состав наркотика, схему его распространения, чем просто, набрав полную грудь воздуха и закрыв глаза, как перед первым прыжком с парашютом, выдохнуть разрывающее сердце слово «люблю».

– О чем ты все время думаешь, опер? Ты сегодня так же далеко от меня, как хорошо спланированное преступление от справедливого наказания, – куражилась раскрасневшаяся после боя Лера.

– Остынь, прокурорша. Тебе мало того, что ты подчинила своей воле и красоте мое тело, ты хочешь еще загубить мою душу.

– Да ты не очень-то и сопротивлялся. Странный народ вы, мужики. Для того чтобы добиться своей цели, по трупам готовы идти, а добившись, на лаврах почиваете. Вы как спортсмены трех категорий. Первым хоть умри, а выиграй любой ценой, а что будет завтра, уже неважно. Вторым победа не нужна, им главное – участие. Для них суть состоит в том, чтобы все видели, что они участвуют, борются, стремятся… И только третьи, а их крайне мало, понимают, что выиграть мало, нужно еще удержать победу. Каждый прожитый день доказывать, что ты чемпион.

– Я, конечно же, принадлежу к третьей категории? – спросил Андрей.

– Ты не чемпион вообще. Хотя и победитель, – с загадочной серьезностью ответила Лера.

– Так кто же я? – озабоченно допытывался Андрей.

– Ты – олимпийский огонь, который сжег дотла мои равнодушие и апатию, который светит мне каждое утро и согревает каждый вечер. Пока ты со мной, мне тепло и светло.

Андрей приподнялся, чтобы заглянуть в глаза любимой, но они были закрыты ресницами, на кончиках которых блестела и переливалась бесконечными перламутровыми гранями соленая вечерняя роса. Такая первозданная, беззащитная, доверчивая красота требовала надежности и ответственности.

– Господи! За что мне это счастье?!

– «За наше негулянье под луной, за солнце не у нас над головами», – пропела в ответ ангельская флейта.

– Послушай, – Андрей вдруг вскочил, глядя на часы, – разве тебе не пора? Уже поздно.

– Испугался, опер? Не бойся. Барбос дворнягу не обидит. Прокурор уехал в командировку, и я остаюсь у тебя на всю ночь.

Андрей бросился к Лере и зацеловал бы ее до икоты, если бы она не остановила его порыв и не попросила бы чего-нибудь поесть. Андрей с ужасом вспомнил, что в холодильнике обычный джентльменский набор холостяка. Пельмени и разный, не пригодный в пищу нормальному человеку полуфабрикат. Лера встала, достала из своего целлофанового пакета сыр, колбасу, консервы (разумеется, не «Завтрак туриста»), зелень и бутылку «Киндзмараули».

– Господи, это не женщина, а лежачий праздник. Ты – мой постельный карнавал.

– А ты – моя жизнь, – опять почему-то грустно сказала Лера.

Подполковник Зайцев прикуривал сигарету от сигареты. Времени ехать домой уже не было, скоро рассвет и новый рабочий день. И опять нервотрепка, опять истерика у генерала, а докладывать, в общем-то, пока нечего. Зайцев перечитывал рапорты оперов, сводки, справки до тех пор, пока все это обилие оперативной информации не накрыло его с головой, как крышкой от универсального таза. Почему?! Да потому что информация сплошь грязная и вонючая. Сколько же грязи, вони и дерьма может пропустить через себя человек, чтобы не пострадать от этой ассенизаторской работы? Однажды Зайцев был на очистных сооружениях под городом и не смог выдержать там и часа. В другой раз, молодым еще опером, он гнался за пьяным трактористом, зарезавшим в драке напарника, и забежал на колхозный птичник, где тот спрятался. На птичнике работали пять или шесть женщин. От резкого запаха аммиака у него тут же закружилась голова и он чуть не упал в обморок.

А люди в этих условиях работают полный рабочий день. Тем не менее иногда он ловил себя на мысли, что лучше на очистных или в аммиаке, чем в крови людской, подлости и горе. Он снова закурил, глотнул противный остывший кофе и снова погрузился в тяжелые размышления. Почему люди не живут по-людски? Как можно из-за барсетки, пусть даже полной, лишить человека жизни?! Или вот сейчас какой-то мститель мочит наркобарыг. То ли для того, чтобы убрать с улиц эту заразу, то ли, наоборот, чтобы убрать конкурентов. Странная какая-то ситуация. В СССР не только секса не было, в СССР и наркомании до 1974 года не было. А в 74-м вдруг в кодексе появилась 229 статья. Такое впечатление, что враги наши вместе с колорадским жуком завезли нам ночью и эту пошерсть. А ликеро-водочная индустрия? Разве это не наркомания? Нет, не Массандра и не Абрау-Дюрсо. А дубильно-сивушно-уродливые напитки типа ряженых водок, портвейнов, солнцедаров, белых крепких (біле міцне), плодово-ягодных (нахально-выгодных)! Разве годами, столетиями нетрезвый монстр-государство не спаивало свой несчастный народ по-черному, чтобы легче было загнать это быдло в загон?! Разве это не государственная политика по онаркоманиванию всего народа?!

Зайцев поморщился и плюнул в сердцах на пол. «Негоже мне, государеву сторожевому псу, думать. Мне сторожить и охранять надо. А думают пусть другие. Неприкасаемые, тьфу, черт, неприкосновенные…»

Один раз Туман попал в так называемый «Раек». Побывав в одном из коридоров первого этажа Министерства обороны СССР, он опешил от надписей на табличках дверей. Некоторые комнаты имели некоторое количество особенностей, так потрясших тогда Игоря. В каждой комнате стояло по несколько столов и одному телефону. В комнатах было пусто, телефоны молчали. Все бы ничего, но таблички на дверях…