– Виктор Литвин! – воскликнула Муня. – У нас же его картина есть! У родителей в спальне висит!

Лука застывшим взглядом смотрела на фото. Она вспомнила, где видела надпись «Кхз. Красная Явь»… и этот дом.

В комнату заглянула Этьенна Вильевна:

– Не нашли, девочки?

Муня покачала головой, вытащила газету из пальцев Луки.

– Мам, это, наверное, завалялось? Я выкину?

Этьенна Вильевна подошла, глянула и вдруг изменилась в лице. Выхватила газету из рук дочери, молча свернула. Губы у нее дрогнули. Лука с удивлением разглядывала ее. Старшая Прядилова быстро прошла к столу и убрала газету обратно.

– Это мне нужно! – отрывисто сказала она. – Пойдемте в гостиную поищем! Или мне придется сейчас все бросать и ехать с ним покупать новые очки! Но перед этим он мне весь мозг вынесет!

– Солнышко, ты выражаешься неполиткорректно! – донесся из-за дверей голос Петра Васильевича. – И потом, очки я уже нашел! Видишь, какой я молодец!

– И где они были? – в один голос спросили Прядиловы.

– У Семен Семеныча в корзинке! Должно быть, я их туда смахнул с тумбочки и не заметил!

– Ура! – расцвела Муня, а Этьенна Вильевна облегченно вздохнула: – Значит, можно чай пить спокойно!

– Идемте, я вас напою! У нас как раз пирожные есть из нашей любимой кондитерской! – подмигнула девушкам Этьенна.

Ее оживление показалось Луке наигранным. Глядя на хозяйку дома, она вновь видела появившееся всего на мгновение выражение ее лица. Замкнутое, холодное, чужое… Страшное. Вспомнилось вдруг, с какой легкостью Этьенна навела на нее морок в доме Эммы Висенте… Вспомнился странный взгляд и поведение тогда, на похоронах… Что она знает о старшей Прядиловой, кроме того, что та мама Муни и потомственная Видящая? Ничего. Что она знает про ее отношения с Эммой, кроме того, что в молодости они дружили?.. Но люди со временем меняются! Поэтому она и об этом не знает ничего! Что она, наконец, знает о проклятой стрекозе с глазами из наборных самоцветов? Почему Эмма носила ее, не снимая? Почему кто-то посмел похитить ее на виду у всех?

Тяжесть знания, точнее, незнания, обрушилась, будто цунами. Впервые с тех пор, как узнала о периферическом мире, Лука почувствовала себя в ловушке. Она и раньше не любила делиться с близкими своими проблемами, но знала, что в крайнем случае всегда может это сделать. А сейчас ей не с кем было поделиться… С Муней? Так она дочь Этьенны, разве можно ей говорить о подозрениях насчет матери! С Анфисой Павловной? Та давно живет в покое и мире с самой собой, подобные откровения ее только расстроят и напугают. С Димычем? Отчего-то не хотелось вмешивать его в эту историю… Ведь никто из ребят до сих пор не знал о том, что Эмма Висенте умерла у нее, Луки, на руках. А если бы узнали? Как бы смотрели на нее? С любопытством или с опаской? Нет, лучше не нужно!

Мелькнула мысль о капитане Арефьеве. Вот кто наверняка сможет понять все хитросплетения этой истории и вычленить главное, то самое, чего она никак не может увидеть… Но он влюблен в Муню и сделает все, чтобы защитить ее и ее семью, если виновной окажется Этьенна Вильевна. Хуже продажного мента только влюбленный! Кроме того, она не вправе рассказывать ему о периферическом мире. И с Этьенной теперь не поговоришь о собственном Даре… Не стоит.

Отчаянно захотелось оказаться в старом доме на болотах. Слушать, как свистит чайник на плите, бубнит Михал Кондратьич Бабайка… Есть такие места, в которых ты оставляешь свое сердце, даже если вынужден их покинуть. Там дышится легче, солнце и звезды светят по-иному, а сны родом из детства. В гости, что ли, напроситься к Гаранину? И пусть думает что хочет!

– Знаешь, Мунь, я пойду, – Лука остановилась на пороге кухни, – совсем забыла, мне для универа надо презентацию сделать! Прости!

– Я думала, ты со мной и ребятами гулять пойдешь! – расстроенно сказала Муня. – Раз «Кошка» сегодня закрыта, сходили бы еще куда-нибудь, музыку послушали или просто погуляли бы?

Решительно отказавшись, Лука оделась и вышла на улицу. Охранник в будке приветливо кивнул и дистанционно открыл калитку в подворотню. Зябко обхватив себя руками, девушка вышла в полную огней ночь большого города.

Одиночество – точка в предложении, состоящем из потерь.

* * *

От стены отлепилась высокая фигура. Девушка машинально отшатнулась, но крепкие пальцы схватили ее за плечо, а знакомый голос успокаивающе сказал:

– Тихо-тихо, ты чего? Это я…

Лука разглядела Ярослава Гаранина. Ноги будто в асфальт вросли. Так не бывает! Когда думаешь о ком-то, а он тебя ждет на улице – так не бывает!

– Мне Анфиса Павловна сказала, что ты к Муне пошла, – сказал Яр, – я… хотел тебя пригласить куда-нибудь.

В его спокойном негромком голосе смущения не было вовсе, лишь некоторое удивление, будто он сам себя спрашивал – а что я тут делаю и на хрена мне это нужно?

– Давай погуляем? – предложила Лука. – А потом можно зайти куда-нибудь кофе выпить… Или шоколада горячего!

В ее голосе прозвучали такие мечтательные нотки, что Гаранин засмеялся.

– Ты сладкоежка? – спросил он, когда они вывернули из подворотни на улицу.

– А ты? – вопросом на вопрос ответила она.

– Боже упаси, – ужаснулся Яр, – я мясо люблю!

Лука поглядывала на него снизу вверх и тайно гордилась тем, что такой парень идет рядом. В нем ей нравилось все – и давно не стриженные волосы, падавшие на лицо, и мимолетно-дикий блеск зрачков в темноте, где не горели уличные фонари, и распахнутая куртка, из-под которой выглядывала футболка с изображением хамелеона в смешной шапочке, и верный рюкзачок…

– Твой рюкзак Алусе принадлежит, почему его носишь ты? – спросила она.

– Я ей обещал, что буду его охранять. Так охранять удобнее всего! – ответил Яр. – Ей, когда в больницу в первый раз ложилась, с собой ничего не разрешили брать, даже носильные вещи. Это сейчас какие-то послабления есть, вроде игрушек, а тогда к ней в бокс даже не пускали никого.

– Мама переживала сильно? – тихо спросила Лука.

Отчего ей казалось, что она первая, с кем он говорит об этом?

– Очень… похудела на десять килограммов… Если бы не отчим, не знаю, как бы она это все выдержала!

– Отчим? Алусин отец? Как его звали?

– Макс… Максим Бабошкин.

Они замолчали. Лука не догадывалась, о чем думал Гаранин, но он шел рядом все так же размеренно и широко, будто предстояло пройти еще не один километр. Его лицо было спокойным. Пережил? Или маска невозмутимости настолько срослась с его образом, что стала второй личиной?

– Он… хороший был? – спросила Лука и ощутила, как тоскует по своему отцу.

Точнее было бы сказать, по Павлу Владимировичу Должикову, но язык не поворачивался.