– Нет, конечно, Боря, но какое тебе дело до всех, а? Тебе о себе думать надо. – Цыпа сглотнул. Невысокий довольно рассмеялся – он читал чувства подростка, как напечатанную крупным шрифтом газету, – и кивнул на окно, за которым проклятый Ройкин уединился с ненаглядной Лерой. – Нравится училка?

– Да. – Врать бессмысленно, а хамить, типа «Не ваше дело!», страшно.

– Давно за ней следишь?

– Только сегодня…

– Значит, давно. – Невысокий совсем не обиделся на попытку соврать. – Ты за ней следишь, она наверняка об этом знает, но привыкла и не обращает на тебя внимания. Это хорошо.

Речи страшный собеседник вёл обидные, однако Цыпа смолчал.

– С этого дня будешь показывать фотографии мне, – ровно продолжил невысокий. – Все фотографии абсолютно.

– Э-э…

– И фотографий делай побольше. Меня особенно интересует, с кем училка твоя встречается. Всё понятно?

– А… – Борис откашлялся, но всё-таки смог преодолеть напавший на него ужас и спросил: – А что мне за это будет?

– Молодец, – одобрил страшный. И улыбнулся. И улыбка у него, как понял Цыпа, была обаятельной, красивой. Только от неё делалось ещё страшнее. – За это, когда мы закончим, ты сможешь сделать с Валерий своей Викторовной всё, что захочешь.

– Всё? – недоверчиво прищурился подросток.

– Всё, что захочешь, – повторил страшный. – Клянусь Алым Безумием.

– Чем?

– Не твоё дело. – Невысокий резко поднялся с лавки и приказным тоном закончил: – Завтра встретимся здесь же, в это же время.

– В следующий раз неси шампанское, – капризно велела девушка. – А то взял моду являться на свидания с простым белым.

– Не с простым, а с прекрасным пьемонтским, – поправил подругу валяющийся на подушках Ройкин. – Которое ты очень даже любишь.

– Сегодня я была настроена на шампанское.

– Спасибо за комплимент.

Лера улыбнулась:

– Ты слишком о себе возомнил.

– Неужели? – поднял брови Дима. И попытался схватить подругу за руку: – А ну, иди сюда.

– Сам иди. – Обнажённая девушка подошла к столу и вновь наполнила свой бокал холодным вином.

– Как хочешь. – Ройкин вновь завалился на подушки, бездумно глядя в потолок, и вдруг спросил: – Кстати, ты уже слышала насчёт соседки?

– Агафьи Михайловны? – Девушка догадывалась, что только эта старушка способна привлечь внимание полицейского. – У неё ещё фамилия такая забавная… Не помню…

– Брауншвейг.

– Точно!

– Семьдесят семь лет, – задумчиво продолжил полицейский.

– А что соседка? – поинтересовалась Лера, поднося бокал к губам.

– Убили её…

– Убили?! – Девушка поперхнулась. – Что?!

– Убили, – подтвердил приподнявшийся на локте Дима. – Я думал, ты знаешь.

– Когда?

– Сегодня.

– А кто убил? Как?

– Неизвестно, – ответил Ройкин, чуть удивляясь экспрессии подруги. – Её за домом нашли, в переулке. Похоже, кто-то ножом ударил… Да ещё несколько раз… – Опер помолчал, после чего дёрнул плечом: – Что-то много у нас в последнее время трупов.

– Да, – глухо подтвердила девушка, вновь принимаясь за вино. – Много.

Бокал в её руке не дрожал. А глаза…

В глазах тоже не было испуга, но хорошо, что в темноте развалившийся на диване Дима не видел взгляда этих глаз…

Озёрский район, 1941 год, ноябрь

Погода в этом ноябре стояла суровая: снег в начале месяца лёг, мороз тогда же встал, метелило частенько, и выходить из дому без особой нужды желания не было никакого. Да и по нужде – тоже, потому что убивали не только мороз и голод, пришедший вместе с войной, но и немцы, войну на русскую землю принёсшие. Убивали много: за сопротивление, за мысли, за веру, что «Скоро вернутся наши!», убивали по доносам и наветам – желающие послужить новой власти нашлись, не без этого, – убивали просто потому, что нравилось. Немцы охотно позировали на фоне повешенных и расстрелянных, лыбились в объективы и посылали карточки в Померанию и Силезию, украшая обороты сентиментальными подписями: «Дорогая Гретхен, вернусь, когда убью всех русских».

Немцы убивали всех, кого хотели, и потому висящий на ветке дуба труп молодой женщины с табличкой на груди «Партизан» не показался чем-то из ряда вон.

Но напугать – напугал, уж больно неожиданно появился.

– Ой, Господи, Господи, – запоздало вспомнил Бога закоренелый грешник и атеист Свёкла. – Пресвятая Богородица, помоги! А я уж… я уж пожертвую на храм немало… Как-нибудь… Когда добычу возьму…

Вислоносый, весь какой-то дёрганый, угловатый, Никита Свекаев встретил приход немцев на охотничьей заимке, где укрывался от мобилизации в Красную Армию. Не от трусости, естественно, укрывался, а в силу твёрдого убеждения, что дни Советов сочтены, и супротив настоящей европейской силы им не совладать. Вон она какая, сила – вешает, стреляет, насилует, в общем, делает что хочет, а красные… Что красные? Бегут, спасаются, даже Ленинград, свою «колыбель революции», окружить позволили.

Немцы – это сила и крепкая власть, которая пришла всерьёз и надолго. А с их приходом настало время людей ловких и предприимчивых, к коим Свекаев, ничтоже сумняшеся, относил и собственную персону, ни капельки не сомневаясь в своей способности добиться многих благ, став успешным и состоятельным человеком. Надо только ситуацией воспользоваться правильно к вящей своей выгоде и большому хабару.

Вот и шёл Свёкла к усадьбе графской, рассудив, что с приходом немцев персонал санатория, в который обратили большевики старинный дом, разбежался, и ему никто не помешает добраться до вожделенных сокровищ.

Слухи о кладе, что закопала в Гражданскую старая графиня, вот уже двадцать лет будоражили уезд, а затем – район. И когда-то, сразу после учинённого ЧК разгрома, много народу бродило вокруг усадьбы в надежде отыскать запрятанное, да только не вышло. Ни у кого не вышло, однако Свекаев был не простым искателем – знал он секрет, который позволял надеяться на солидный куш. На большой хабар…

Вилась под ногами тропа, в левый глаз путника сверкало вышедшее из-за облака нежаркое солнце. Вообще, с погодой Свекаеву повезло: метель, вроде разыгравшаяся с утра, прекратилась, и морозило не сильно, и поход по лесу больше напоминал прогулку.

Обойдя болото, путник резко свернул в сторону и, проигнорировав шоссе, деловито зашагал берегом озера. Так было быстрее и, самое главное, безопаснее – ни постов, ни патрулей. Часа через два над деревьями показалась маковка Крестовоздвиженской церкви, а ещё через двадцать минут кладоискатель вышел к усадьбе.