– Кровь выкупила мою жизнь назад, – констатировал Марсель. – А бананчик тот так и не вырос.

– Но кто мог сделать с тобой такое?

– Врагов хватало. Стоит тебе выйти в люди, и они тут как тут.

– Тайное общество?

– Зачем? – он зыркнул в сторону Рашель. – Простые люди.

– Но тебя приговорили?

– Ну да. Хотя нет. Но в принципе, да.

– Это как?

– Ложка тянется к тарелке, а тарелка её ждёт. О таком хунган не говорит.

Мне было интересно снова общаться с Марселем, и его рассказ стал нежданным откровением. Но я не собирался снова с ним связываться, по крайней мере, прямо сейчас. Я задумал сделать несколько дел, прилетев на Гаити в июле, после двух месяцев отлучки в США. Спонсоры требовали дополнительных сведений о препарате. Клайн подозревал, что под моим давлением Марсель попросту смешал полдюжины сильно ядовитых компонентов, какие были под рукой, якобы создав сходу просто подобие яда зомби. Я не разделял его сомнений, не только потому что всё это готовилось у меня на глазах, что убеждало, но ещё и потому, что основные ингредиенты совпадали с теми, которые Нарцисса «заарканили», как выразился его кузен. Это убедительно показали лабораторные тесты.

Тем не менее я не сомневался, что новые образцы нужны. Но пока моё руководство искало доказательств того, что только он, настоящий препарат, превращающий в зомби, может всё объяснить, я всё больше склонялся ко мнению тех, кто не разделял одержимости моих старших коллег. Меня влекла роль колдовства в этом деле. Что оно значит, в первую очередь, для самих его жертв? И если состав яда прояснял, как именно какого-то человека лишали воли, то я хотел выяснить, почему выбор пал на данную личность?

Новый источник появился через двое суток после нашего застолья в «Орле». Помогли столичные связи Жака Бельфора, одного из помощников Макса Бовуара. Собственно, Жак никогда не был штатным сотрудником Макса. Несколько лет назад он случайно очутился у ворот Перистиля де Мариани[138], а Бовуару требовался посыльный. Жак вызвался исполнить это поручение. Так постепенно он утвердился в роли волонтёра. Он приходил к восьми не по расписанию, а для выполнения любой работы, какая подвернётся. Одна из жён любвеобильного Жака проживала в Пети Ривьер Де Нипп – рыбачьем посёлке на Юге. Со слов Жака, жене знакома тамошняя мамбо, которая могла бы свести меня с производителями настоящих ядов и противоядий.

Хижина жрицы-мамбо маячила вдали от берега, на сопке посреди унылого ландшафта: каменистые пустоши, голые деревья и кустарник, не пригодный ни на корм, ни в топку. Ещё одна ипостась многоликого Гаити – царства голода.

В храме не было никого, кроме двух пациентов, дожидающихся обряда, и пожилой медсестры. В тени травяной шторы сидела прелестная девушка с миндалевидными глазами и пушистыми (из них, казалось, можно было соткать руно!) ресницами. Она была при смерти от костного туберкулёза. К ней жался маленький мальчик. Суставы матери и ребёнка хрустели как шарниры. Напротив, у порога святилища, лежал мужчина средних лет с ногой, обезображенной слоновой болезнью.

Хотя им было плохо, эти люди не унывали. Мужчина встретил нас хохотом, а старуха бросилась готовить кофе. Он протянул мне тарелку с едой, угощая! Я старался есть не спеша, всячески подчёркивая свою признательность. Сказать хотелось много, но от избытка чувств я просто, без лишних слов, вернул ему тарелку. Присутствие в храме больных людей неудивительно, ведь он служит ещё и лечебницей. Куда больше изумляла доброта и щедрость гаитянского крестьянина, живущего довольно скудно.

Мы провели в обществе этих людей почти весь остаток дня. Жрица так и не пришла, но Жак с образцовым терпением ждал её, а его супруга делилась столичными новостями. После четырёх, когда сплетни иссякли, мадам Жак предложила вернуться в Пети Ривьер Де Нипп, где живёт сын этой мамбо – хунган по имени Ля Бонтэ, то есть «Добро». Мы без труда отыскали его храм и приготовились ждать. Он появился, когда стемнело, и проводил нас в свой кабинет. Каморку освещала единственная пыльная лампа, свисавшая с растрескавшегося потолка. Заявив, что он не занимается зомби, «Добро» предложил нам ряд целебных препаратов, укрепляющих здоровье, потенцию и плодовитость.

– Спасибо, но нам нужен только яд, – настаивала Рашель.

Тогда «Добро» предложил амулет, который может заменить что угодно. Весь этот витиеватый разговор Жак слушал, не проронив ни слова, стоя под дверью в лаковых туфлях и отглаженной сорочке. Только время от времени промокал платком вспотевший лоб и грудь. Рядом, не сводя глаз с хозяина дома, сидела его жена. Внезапно она вмешалась в диалог между ним и Рашелью.

– Слушай, дело нехитрое: этот белый хочет кого-то убить. Если у тебя этого нет, мы пойдём в другое место.

Схватив Рашель за руку, она направилась к выходу, но её опередил «Добро».

– Ну что вы, – молвил он примирительно. – Что-нибудь придумаем, только для этого надо кое с кем поговорить. Приходите завтра.

Но завтра мы приехать не смогли – наш джип вышел из строя, и встречу с «Добром» пришлось перенести на день. В унфоре было пусто, хозяина мы искали целый час. Оглядев нас с недоверием, он кликнул трёх ассистентов.

– Вам ведь сказано было явиться вчера, – начал он, почуяв силу в обществе товарищей. – Запомните. Мы можем быть сладкими как мёд, но можем и погорше, как желчь. Ну а теперь приступим к нашему делу.

Учитывая отношение гаитян к пунктуальности, выговор прозвучал несколько неожиданно.

Чтобы удостовериться в эффективности снадобья, ассистент по имени Обин предложил испытать его на курице. Далее последовала забавная сценка – мы отправились на поиск подходящего экземпляра. Четыре претендентки были забракованы мадам Жак по причине слабости здоровья. В конце концов, выбор мадам пал на бойкого петушка.

«Добро» заманил меня и Рашель во внутреннее святилище. Там не было окон, солнце светило в прореху в соломенной крыше. Один за другим вошли остальные. Профиль каждого промелькнул в потоке солнечного света, за миг до того, как они скрылись в темноте. Пришедший последним прикрыл за собой дверь и стал посередине. Чиркнула спичка, были зажжены три свечи. Мягкое свечение окутало края распятия, под которым сидел хунган. Воздев руки к алтарю, «Добро» молил о защите. Один из слуг пустил по кругу посудину с пахучим раствором, который следовало втирать в кожу. Приняв меры предосторожности, Обин спрыснул угол помещения отравой. Затем, сняв с алтаря кувшин с водой, он велел мне залить её петуху в глотку. Сразу после этого Обин забрал у меня птицу, положил её туда, где просыпан порошок, накрыв то и другое мешком из-под риса.

Два голоса в тёмном углу – один грубый, другой на удивление чувственный, заладили песнопение на всю комнату. Мой сосед, тот, что передал посудину, принялся скрести берцовую кость. Шёлковый платок, которым была повязана его голова, взмок от пота, а те двое в тёмном углу пели: