Что-то определенно происходит и с ней, и вокруг нее, и все же пока не удается ухватить суть этих перемен. Ее марафон масштабнее, чем она сама; тем не менее ее повседневная жизнь складывается из череды шагов и ритма, болячек и одиночества, вспышек кошмаров, которые являются каждую ночь. Она как будто становится посланником, но до сих пор не знает, какое сообщение несет миру. Возможно, потому, что сообщение все еще пробивается к ней сквозь толщу горя и вины.

Аннабель сосредоточивается на ежедневных шагах, держась подальше от нарастающего ажиотажа, словно он поднят из-за кого-то другого. Но так и есть: из-за другой. По крайней мере, она еще не такая, какой они хотят ее видеть.

Особенно на этой неделе.

* * *

Он с ней каждую ночь, как того и хотел. Она видит его, когда закрывает глаза, ворочаясь на своей койке в фургоне, под сенью медальона святого Христофора. Она пытается думать об Эрнесте Шеклтоне и его спутниках, пробивающихся сквозь льды к цивилизации; она пытается поддаться усталости, чтобы та утянула ее в страну снов. Но он здесь. Хищник. Он подглядывает за ней, скрываясь за каждой мыслью. Он смотрит. Он напоминает. Он дразнит.

Он стоит возле ее машины спустя неделю после зимнего бала. Каждый день она видит его за обедом в школьной столовой, и теперь, во втором семестре, у них общий углубленный курс английской литературы. Правда, в классе существует рассадка, так что они не сидят за одной партой, да и перемещений во время урока не так много, как на занятиях «микс медиа», поэтому они почти не разговаривают.

И, по правде говоря, после звонка она спешит уйти. Рассадка составлена по алфавиту, и она, с фамилией на «А», сидит в первом ряду, в то время как он, на «У», – далеко сзади, так что ей удается быстро выскользнуть за дверь. После того неловкого момента в танце, когда в его эрекции проявилась – она даже не знает, как это назвать, – физическая потребность, что ли, ее не покидает смутная тревога, подсказывающая, что от него надо держаться подальше. Поэтому она пулей вылетает из класса, а за обедом садится на другом конце стола. Она торопится или, наоборот, зависает в салат-баре, чтобы занять место рядом с Кэт или даже Сьеррой, к которой не испытывает особой симпатии.

Но в тот день он стоит прямо возле ее машины, и встреча неизбежна. Он складывает руки как будто в молитве: идет дождь, а его автобус отъезжает.

– Отдаю себя на милость твою? – взывает он к ней.

– Конечно, нет проблем.

– Спасибо за спасение, – говорит он.

На нем фланелевая куртка, уже насквозь промокшая, и армейские ботинки, оставляющие лужицы на коврике. Армейские ботинки – не из тех, что увидишь на каждом втором. Такие крутые носит она. И Зандер. А еще Кэт и Джефф Грэм. Хищник больше не позволяет себе странностей в одежде. Он одевается как они. И не то чтобы в их компании был какой-то особый дресс-код. С виду обычные шмотки, но, как говорится, есть нюансы, в которых непосвященному не разобраться. Зеленый рюкзак валяется у него в ногах, тоже насквозь мокрый.

– И долго ты здесь торчишь? – спрашивает она.

– Шестой урок закончился рано. – Он не был в ее машине с того дня, когда они слушали группу Clash.

– Постой. Выходит, ты не опоздал на автобус?

Он наклоняет голову и смотрит на нее с притворным раскаянием.

– Я соскучился по нашим разговорам. Ты как будто все время куда-то спешишь.

По средам и пятницам Кэт остается после уроков готовить выпускной альбом, и сегодня пятница, так что Аннабель поедет домой одна. Интересно, знает ли он об этом, следит ли за ее расписанием? И стоял бы он здесь в понедельник, вторник или четверг?

Она трогается с места, встает в хвост очереди на выезд с парковки. Дождь такой сильный, что дворники работают со скоростью миллион миль в час. Видимость хреновая. А еще эта каланча на пассажирском сиденье загораживает пол-окна, так что ей приходится выгибать шею, чтобы сделать безопасный поворот.

– Можно включить музыку? – У него в руках ее телефон. Как относиться к тому, что кто-то прикасается к твоему телефону? Это все равно что прикасаются к тебе, или читают твои мысли, или шарят по твоим тайникам.

– Конечно, включай.

– Эй, помнишь это?

«Полицейские и воры». Она сразу догадывается, что выбор неслучаен. Он пытается воспроизвести тот счастливый момент, когда им было весело; когда он чувствовал свое превосходство, потому что она хотела его, а он делал вид, будто ему по барабану. Но ведь нет ничего плохого в том, что ему хочется пережить этот момент еще раз? Нет ничего плохого в том, что он преследует ее. Почти. Все бы ничего, но только она пытается послать ему сигнал о том, что хочет держать дистанцию, а он ее не слышит, и это начинает беспокоить. Она чувствует себя неуютно. Раньше она хотела, чтобы он был рядом, а теперь хочет, чтобы он ушел, и, хотя ее бесит, что он напросился к ней в машину, в игру вступают угрызения совести. С этими «хочу – не хочу» она становится сущей злодейкой.

– О да. – Приходится вспомнить о вежливости. Она ненавидит себя, когда бывает грубой. Ведь ее с пеленок приучали быть милой и любезной со всеми. И Джина, и Этот Негодяй Отец Антоний вдалбливали прописные истины: «Относись к людям так, как хочешь, чтобы относились к тебе. Проявляй доброту к тем, кому в жизни повезло меньше. Если отступишь от этого, МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ БЕДА».

Хищник улыбается. Делает музыку громче. Это мешает ей сосредоточиться за рулем, как это необходимо в такую погоду.

– Черт, – вырывается у него. – Не знаю, как ты это терпишь.

– Ты о чем?

– Да о погоде. Уже три недели льет как из ведра. Я скоро мхом покроюсь.

– Я и забыла, что ты только недавно переехал из Вермонта, – говорит она. – Мне кажется, будто ты всегда здесь жил. – Она знает, что льет бальзам ему на душу, намекая на то, что он стал своим в их компании. Она делает это потому, что пытается загладить вину за свои гадкие мысли о нем. А еще потому, что очень хочется высадить его из машины.

– Боже, но это такая депрессуха.

– Не знаю. Мне нравится. Ну, может, не в эту самую секунду, когда такое творится, но в остальном… Я хочу сказать, мы привыкли к такой погоде. Она уютная.

– Может быть, если только не хочется вскрыть себе вены.

– Эй, мне что, стукануть на тебя мистеру Керли? – Мистер Керли – школьный психолог, которого все на дух не переносят. Он питает слабость к рисовому пудингу и ковыряет ногти, когда беседует с тобой о поступлении в Уитворт[91], его альма-матер. Она говорит это в шутку, но, бросая на него взгляд, замечает, что лицо у Хищника каменное и он неотрывно смотрит в окно.

– Нет, мне мать уже плешь проела, хочет, чтобы я поговорил с каким-то парнем.