Кроме вагона, парящего в воздухе, в чаще дождевого леса.

Пока что, вижу, в Стране только несколько магазинов заколочено досками, и доски лишь слегка тронуты ослизлой зеленой плесенью и гнилью. Остальные же магазины пока еще красуются своими витринами, хоть и весьма скромными: вот пирамида из полдюжины здоровенных банок консервированного варенья, поставленная так давно, что этикетки выцвели и уже начали отслаиваться; а вот несколько дохлых мясных мух валяются под картонным щитом, рекламирующим «Мыло в форме обезьянок – не для стирки одежды!». Те, кто здесь остался, решили обождать, но, глядя на город, создается ощущение, будто люди бросили вызов земному существованию, будто они чего-то хотят и что-то знают о происходящем, и это что-то связано с их собственным непостоянством и ничтожностью. Человек посторонний ошибочно принимает подобное ощущение за обреченность. Но это не так. Это смирение. Я знаю, что говорю, потому что чувствую – это ощущение витает в воздухе. И пахнет оно торфом. Городок стоит с полсотни лет. И, может, простоит еще пятьдесят. А то и все сто. За городом протекают ручьи, заваленные стволами хьюоновой сосны, такими старыми, что кажется, будто они рухнули сорок тысяч лет назад. Не то чтобы жители Страна это знают. Они это чувствуют. И с каждым днем чувствуют все сильнее, равно как и запах торфа.

Не доходя полмили до центра города, тетушка Элли свернула направо – на небольшую, мощенную гравием улочку. В конце улочки они подошли к ветхой ограде из штакетника, и тетушка Элли повернула к калитке. Гарри, чтобы не отстать, пришлось чуть ли не бежать за нею вприпрыжку по гравийной дорожке мимо купы лептоспермумов посреди лужайки, поросшей пуговичной травой, где в свое время тщетно пытались разбить сад, – дорожка вела к скамейке у домика из жести, выкрашенного в небесно-голубой цвет.

Когда они подошли ближе, Гарри заметил, что домик построен из листов гофрированного железа, и гофры намного уже, чем у кровельного. Кое-где стены были заделаны, наподобие заплат, расплющенными жестянками из-под керосина, выкрашенными в тот же небесно-голубой цвет.

– Вот мы и дома, – сказала тетушка Элли, хлопая широкой ладонью по гофрированному железу. – У нас это называется рифленкой – самый, черт возьми, лучший строительный материал по эту сторону от Горманстона[62]. Не гниет, недорог и всегда предупреждает, когда начинается дождь. – С этими словами она обличающе указала пальцем на дом из кирпича, ниже по улице. – Не то что вон та развалюха, уж будь спокоен, Гарри.

Тетушка Элли всегда питала неприязнь к кирпичным домам – еще с тех пор, как впервые увидела такой дом в десять лет, на окраине Делорейна[63]. Она застыла тогда как вкопанная и так долго глазела, что ее матушке, Дольси Досситтер, пришлось здорово отшлепать ее по щекам.

«Прекрати сейчас же!» – Дольси оглядела каменный домик с опрятным огородом перед ним, засаженным кочанной и цветной капустой и тыквой, и увидела, как в окне, справа от входной двери, чуть отдернулась кружевная занавеска. В окне, на фоне затемненного внутреннего пространства комнаты, показалось что-то круглое и еще более темное. Лицо. И оно смотрело прямо на них. «Давай-ка поскорее уйдем отсюда, – сказала Дольси, обращаясь к Элли, – а то подумают еще, будто нам что-то надо».

«На чем же он держится?» – спросила Элли, когда Дольси подтолкнула ее ладонью в спину.

«А я почем знаю? Ступай себе вперед». – И она снова подтолкнула Элли. Элли сдвинулась с места и пошла, все время оглядываясь назад, на кирпичный домик.

«Ну на чем?» – не унималась Элли.

«Черт их разберет, этих белых. Не знаю. Да не оглядывайся ты, знай себе иди!»

«Дома держатся на большущих деревянных балках. Одна такая балка крепится к другой гвоздями или колышками. Я знаю, потому что сама видела, как дяди сколачивали сарай для наблюдения за птицами. А если там нет никаких балок, то на чем же он держится?»

«Должно быть, и в этих квадратных красных каменных домиках тоже есть эти самые балки, перекладины или что там еще, и они спрятаны внутри, так оно и есть», – сказала Дольси, не переставая подталкивать Элли вперед и боясь, как бы не случилось чего плохого.

«Может, и так», – согласилась Элли.

«Может, не может, без разницы», – сказала Дольси, повидавшая на своем веку столько всяких новых штучек, необыкновенных, сказочных, что ее уже ничем нельзя было удивить. Со временем Дольси научилась воспринимать все как должное.

«Ну как?»

«Принимай все как есть, и тогда тебе будет легче жить. А будешь до всего допытываться, наживешь на свою голову неприятностей. Наживешь неприятностей и… – Она провела пальцем дочери по горлу, как ножом, и испустила жуткий, булькающий звук. А потом рассмеялась и сказала: – Кто его знает, зачем эти олухи занимаются всякой ерундой? Никогда их не понимала, да и вряд ли уж когда пойму».

Так вот, в том самом домике из жести, подпертом с одного конца кирпичами, а с другого – сосновым пнем, в том самом скудеющем портовом городке Стран, в ту самую зиму 1940 года тетушка Элли затопила трескучими миртовыми дровами камин в общей комнате, служившей одновременно гостиной и кухней, и приготовила ванну для Гарри прямо у камина. Камин, сбитый из той же гофрированной жести, был размером почти с комнату – до того широкий, что тетушка Элли посадила Гарри прямо в него, пока сама, вооружившись канистрой из-под керосина, принесла воду из стоявшего во дворе бака. Канистру она подвесила к железной вешалке для кухонной утвари в дальнем конце камина, прямо за двойную ручку из проволоки. Когда Гарри и канистра разогрелись докрасна и стали цвета трескучего пламени, тетушка Элли засуетилась дальше. Гарри глянул на почерневшую железную кухонную вешалку, отяжелевшую под слоем затвердевшей и потрескавшейся жирной сажи. А тетушка Элли меж тем снова пошла во двор за старой жестяной же сидячей ванной, спрятанной под домом снаружи. Она поставила ванну поближе к огню и вылила туда канистру с горячей водой. Гарри выбрался из камина и стал смотреть, как плотная и тяжелая струя воды, напоминающая по форме язык, превращается в облако пара. Затем его взгляд остановился на тетушке Элли, и ему показалось, он вдруг сразу понял, что между ними есть что-то общее и особенное. Гарри понял и то, что он тоже особенный. Он вглядывался в нее в надежде разглядеть более явственное проявление этой общей особенности. Тетушка повернулась в ответ на его взгляд и рассмеялась, ошибочно подумав, будто его заинтересовала ее трубка, а не она сама.

– Чудной ты какой-то, Гарри. Хочешь попробовать, а?

С этими словами она протянула трубку Гарри – он посмотрел на нее, понимая, что предложение вполне серьезное, а не шуточное, как у взрослых, взял трубку и затянулся. Когда его рот наполнился мягким дымом, Гарри посмотрел на гладкую каминную полку, когда-то светло-желтую, а теперь цвета закопченного дымом дерева. Там, среди пожелтевших фотографий и увядших красных гераней в вазах с пожелтевшей водой, лежало то, что осталось от Рега, давно почившего мужа тетушки Элли: вставные челюсти.