– Бред!

– Мне больно, что мы не понимаем друг друга… –удрученно сказал камергер.

– А мне, по-твоему, нет? Друбецкой не отступится… Я,конечно, попробую его уговорить…

Князь порывисто вскочил и выбежал из комнаты. Ольга за нимне последовала – самое интересное, кажется, только начиналось, в этой самойкомнате…

– Скоты, – после недолгого молчания обронил фонБок.

– Хуже, – сказал камергер. – Гораздо хуже.Убежденные люди. А вот это по-настоящему страшно, господа мои. Труса можнозапугать, скота и подонка – купить. Человека, убежденного в собственнойправоте, ничто не остановит…

– Вы полагаете? – нехорошо усмехнулся Кестель, ифон Бок одобрительно кивнул. – Такого человека, и вы это прекрасно знаете,может остановить превеликое множество вещей – главным образом состоящих изжелеза, хотя возможны и другие средства, о которых вы прекрасно осведомлены…

– Ну, это уж… – поморщился камергер. – Речь,в конце концов, идет о моем родном брате…

– Ну, не стоит лицедействовать, – усмехнулся фонБок. – Есть некий предел, за которым нет места родственным чувствам…

Граф Биллевич прервал их энергичным жестом:

– Да полноте… Дело тут не в родственных чувствах, ведьправда, Михаил Дмитриевич?

– Ну разумеется, – сказал камергер. – Япросто хотел бы обойтись без крайностей. Нет необходимости, когда речь идет омоем брате, прибегать к крайностям. Он, вы прекрасно понимаете, никогда нас невыдаст. Его тонкая, ранимая натура, скорее приличествующая не боевому генералу,а какому-нибудь романтическому поэтишке, ни за что не позволит ему выдатьродного брата… но ведь невозможно выдать вас, не впутав меня? Так что онпромолчит. Будет терзаться, ругать себя за колебания и слабодушие, но никогданикого не выдаст.

– Не спорю, – кивнул граф. – А вот Друбецкой– дело другое. Этот-то без колебаний…

– Отсюда вытекает, что меры следует принять к одномуДрубецкому, – сказал камергер. – Надеюсь, никто не возражает? Вот ипрекрасно. Никак ему не следует возвращаться в Петербург… Кто возьмет на себяобязанность озаботиться?

– Как выражаются полуобразованные мещане, с полнымнашим удовольствием… – усмехнулся граф Биллевич. – Субъект, именуемыйВаськой Бесом, все еще торчит в здешних лесах. В золоте он нуждается отчаянно,а вот моральными принципами, к нашему облегчению, нимало не озабочен.Прекрасный выход: нынешние разбойники настолько обнаглели, что способныпокуситься и на проезжающего генерала… Я озабочусь, господа, можете этим незабивать себе более голову… Но что это? На ваших лицах по-прежнему неприкрытаягрусть, откровенное уныние…

– Оставьте ваши подтрунивания, – сердито отозвалсяфон Бок. – Это ведь конец всему. Убить, убрать иным способом мы можемтолько эту строптивую парочку… но нет никакой возможности кого-то принудитьвывести полки. Даже ночью нам это не удастся. Столько людей одновременно нам неудержать… Все рухнуло!

– Я ручаюсь не только за себя, но и за свойполк, – не без напыщенности произнес Кестель.

Немец резко повернулся к нему:

– Павел Карлович, толку-то в вашем полку! Коли этоодин-единственный полк… Я вас безмерно уважаю, но против петербургскогогарнизона вы со своим полком, простите великодушно, слабоваты будете… СВязинским и Друбецким мы располагали бы силой в шестьдесят тысяч штыков. Принынешнем раскладе примерно столько же будет против вашего отважного полка. Я неотменный специалист в военных вопросах, но прекрасно помню, что штыков у вас неболее двух тысяч… и даже менее. Я, разумеется, с самого начала не принимаю врасчет писарей, плотников, денщиков, фурлейтов, фельдшеров и прочую нестроевуюсволочь… С этим убогим количеством солдат ни о чем серьезном говорить нельзя.

Кестель вскочил. Его лицо кривилось в какой-то непонятнойгримасе.

– Так какого же… какого же рожна вы два года назад меняуговорили пойти на сделку?

– А мы вас не особенно-то и уговаривали, милейший ПавелКарлович, – елейным тоном произнес фон Бок. – Вы сами на всех парусахнеслись навстречу. Усматривая для себя превеликую выгоду. Мы же, честное слово,не виноваты, что обернулось именно таким образом…

Кестель буквально рухнул в кресло, уронил голову на руки.

– Да вы попросту бездари, – простонал он, неподнимая головы. – Косорукие бездари… Отравить два года назад императораАлександра, отравить цесаревича Константина – и не прихватить за компаниюНиколая… Все было бы гораздо проще и легче…

– Павел Карлович, друг мой, мы все же – неолицетворение совершенства, – пожал плечами камергер. – Никто тогдане принял Николая всерьез, да вдобавок никто не знал, что именно в его пользубыло составлено завещание императора… Никто не видел в нем реальногопретендента на трон, полагали, достаточно будет поднять гвардию, предъявитьтребования, и все устроится наилучшим образом… Недодумали, не все знали,упустили момент… Еще не поздно все исправить…

– Как?! Одним моим полком?

– Ну, в конце концов, есть менее шумные средства, нетребующие многолюдства, боя барабанов, переворота…

Кестель рывком поднял голову:

– Вы серьезно?

– Ну разумеется, – мягко, будто ребенка утешал,сказал камергер. – Никому из нас нельзя уже отступать: выбора нетсовершенно, обязательства, принятые нами на себя перед…

Он замолчал, оглянулся на темные окна, и Ольга увидела в егоглазах откровенный страх – как, впрочем, и у других. Четверо косились на окна,за которыми простиралась густая ночная тьма, и лица у всех были невеселые.

Кестель горько рассмеялся:

– Ну, это радует – не мне одному придется при неудачедержать ответ…

– К сожалению, вы правы, друг мой, – сказалкамергер с наигранной бодростью. – Но у этого положения есть и полезнаясторона, да-да, представьте себе… Когда четверо решительных, смелых людей,лишенных всех и всяческих предрассудков, прекрасно понимают, что выхода у нихнет и проиграть они просто не вправе… Именно такие ситуации и принуждаютвыложиться до конца, господа мои. Ничего особенно страшного не произошло –всего-навсего стало ясно, что на штыки рассчитывать не приходится. Это еще неконец. Как справедливо заметил кто-то из древних философов, любой конец в то жевремя – начало чего-то нового…

– Через две недели – большие маневры в ЦарскомСеле, – сказал фон Бок с явным намеком.

– Вот именно, – кивнул камергер. – Слишкомудобный случай, чтобы им не воспользоваться. А посему прошу всех сохранятьхладнокровие. Друбецким займется граф, так что все, я уверен, кончится благополучно.Нам остается подождать каких-то две недели, – он улыбнулся почтибеззаботно. – А потому, друзья мои, можете пока развлекаться и далее… яимею в виду ваши, граф, с Готлибом забавы. Вчера вам, правда, помешали…