Я по-прежнему сидела как мешком по голове ударенная, когда в помещение вошел мой адвокат и потребовал возможности поговорить со мной наедине.

– Мы разрулим все это, – заявил он, положив левую руку мне на плечо, сжимая одновременно мою правую руку. – Не волнуйся.

Рука у него была большая и липкая, и выглядел он как помесь Тони Сопрано и Лассе Бергхагена. Огромный, как медведь, загорелый, с золотыми цепочками на шее и запястье. Нежно-голубая рубашка с тремя расстегнутыми верхними пуговицами. Явно из тех мужчин, которые прутся на своем джипе до самой виллы, невзирая на знаки, запрещающие движение на машине. У которых позади дома стоит гриль размером с автоприцеп. Которые считают, что раньше было лучше, хотя чувствуют себя на двадцать три. В сексуальном рейтинге разведенных молодых мам такие наверняка занимают одну из топовых позиций.

– Стало быть, вот ты какой, – проговорила я.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не очень тебя помню.

– Мы раньше встречались? – спросил адвокат.

– Думаю, да.

В его глазах загорелись искорки.

– Стелла Сандель. Как же я не догадался? Дочь Ульрики!

Я кивнула.

– Все это быстро закончится, – сказал он. – У них на тебя ничего нет. Просто у некоторых полицейских очень чешутся руки. У них есть своя библия и свои правила. Они вбили себе в голову, что первые часы – решающие для следствия, и хватают наугад первого попавшегося.

Он сел, широко расставив ноги, положив свои большие руки на колени.

– Но что-то у них, похоже, есть, – возразила я. – Они заявили, что есть свидетель, указавший на меня на какой-то фотографии.

– Ее вряд ли можно назвать свидетельницей. Какая-то сумасшедшая, утверждающая, что видела тебя из своего окна. В темноте! И она на сто процентов уверена, что это ты, хотя с тобой не знакома. Нет, это так себе свидетель.

Я буквально увидела ее перед собой. Тень в окне второго этажа. И это все, что у них есть? Поэтому я сижу здесь?

– Они хотят как можно скорее продолжить допрос, – сказал Блумберг. – Тебе повезло. Агнес Телин – одна из самых вменяемых в этом здании. Хорошо, что ты будешь разговаривать с ней.

Он поднялся и стал ковыряться в телефоне, держа его в полусантиметре от носа. Очки, видимо, заставили бы его почувствовать себя старым или некрасивым – или и то и другое одновременно.

– Забыл линзы, – пробормотал он.

Когда я встала, мои ноги более всего напоминали переваренные спагетти. Адвокат направился впереди меня к двери.

– Так что мне говорить?

Блумберг обернулся так стремительно, что челка упала на один глаз.

– В смысле?

– Что мне говорить полицейским?

– Просто скажи все как есть.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, снизу вверх, и я поспешно поправила кофточку на груди. В эту минуту я чувствовала себя как выставочная кошка. Адвокат поднес руку ко лбу и откинул с него челку вместе с пóтом.

Я выпрямилась:

– И это все, что ты предлагаешь? Скажи все как есть. Это и есть твоя стратегия?

Блумберг слегка сдулся:

– Ты о чем?

– Ты же вроде такой крутой адвокат, – сказала я. – Разве ты не выиграл массу громких процессов? Неужели у тебя нет более удачной стратегии?

Блумберг развел руками:

– О чем, собственно, речь?

Мне удалось пробудить в нем неуверенность. Кто-то из философов сказал, что знания – сила. Так и есть, это точно. Незнание других – мощный фактор власти.

– А что, если это действительно сделала я?

Блумберг мгновенно преобразился. Пять минут назад он гордо вошел в помещение, как слегка поджаренный в солярии альфа-самец, теперь же он более всего напоминал растерянного бледного мальчишку.

– А зачем тебе было это делать? – спросил он.

Вопрос, конечно, хороший.

Винни-Пух притаскивает мне книгу, в которой триста страниц. Плотный текст без диалогов. Я с жадным любопытством перелистываю страницы. Читаю первую фразу: «Стояло странное удушливое лето – то лето, когда супругов Розенберг отправили на электрический стул, а я не знала, что делаю в Нью-Йорке»[18].

Полгода назад я просто рассмеялась бы. Если бы учитель принес мне книгу пятидесятилетней давности с длинными предложениями и намеками, которых я не понимаю, я сочла бы это неудачной шуткой. Даже если бы у учителя была челка а-ля Тинтин, вид как у певца из молодежной группы и прозвище Винни-Пух.

Правда, Винни-Пухом его зову только я, но все же.

Даже не вспомню, когда я в последний раз прочла целую книгу. Мне как-то не удается сосредоточиться. После нескольких минут мысли улетают прочь, я забываю, что прочла, и приходится начинать сначала. Но здесь все совсем по-другому. Мне так не хватает чего-нибудь, что могло бы хоть на время отвлечь меня от моих размышлений. Я так устала от самой себя.

– Как тебе удалось уговорить прокурора?

– Это оказалось непросто. Ей обязательно было знать, что это за книга, какова цель чтения, связь с курсом и все такое. Но в конце концов все же удалось.

– Спасибо, Винни-Пух!

Он улыбается, вид у него довольный. Его не раздражает, что я зову его Винни-Пухом. Когда он представился мне как Бьёрн[19], я спросила, есть ли у него уменьшительно-ласкательное прозвище.

– Нет, я Бьёрн, – ответил он.

– Только Бьёрн?

И я твердо решила дать ему прозвище. Обожаю прозвища. В младших классах меня называли Звездой, узнав, что означает мое имя, но вскоре это уже стало звучать слишком пафосно. Амину я часто называла Мини – пока папа не сказал, что Дино это не нравится. Этому человеку по любому поводу надо иметь собственное мнение! Сам он называет Амину «мой питбуль».

Но Винни-Пух и вправду похож на Винни-Пуха – мягкий, симпатичный, с круглыми щечками. Интересно, скучала бы я по нему, если бы мы познакомились в другой ситуации? Если бы мы находились где-то в другом месте? Если бы не камера, и запах, и мысли, разрывающие мозг на тысячу частей? Вероятно, нет. Если бы я встретила Винни-Пуха летним вечером на веранде ресторана, то, скорее всего, даже не обратила бы на него внимания.

Теперь же я пододвигаюсь так близко, как это только возможно, – чтобы он ничего себе не вообразил и не начал говорить о сексуальных посягательствах.

– А что это за книга? – спрашиваю я, пробегая глазами текст на задней стороне обложки.