Критерии «русскости» в царствование Александра III постепенно смещались в направлении чисто политическом. Еще в начале XIX века «русский» значило всего лишь «относящийся к России», а затем, в Николаевскую эпоху «официальной народности», понятие «русский» означало православного верноподданного, при Александре III слово «русский» потеряло связь с культурными и вероисповедными качествами и стало исключительно политической характеристикой. Теперь никому уже не казалось странным, что «истинно русским» называют главного московского черносотенного публициста Грингмута, ставшего после смерти Каткова редактором «Московских ведомостей», или ялтинского градоначальника Думбадзе, отличавшегося особой полицейской свирепостью.

Представитель русского народа в этом политическом смысле не мог быть носителем либеральных или революционных идей и намерений. Лица «несоответственных» убеждений, даже титулованные дворяне, как, например, лидер либералов князь Д. И. Шаховской, на титул «истинно русского» человека претендовать не могли.

Если рассуждать формально, то по сравнению со своими предшественниками Александр был наименее русским по крови; вместе с тем едва ли можно назвать более русского императора.

Любимой одеждой царя была русская поддевка с широкими штанами и высокими сапогами, а любимой едой — обычная русская пища. Но и ею он не злоупотреблял, желая похудеть. С этой же целью он занимался физическими упражнениями — рубил дрова, сгребал палые листья, колол лед. Минни в обязательном порядке заставляла его подолгу гулять по парку.

Царь редко ложился раньше полуночи, а вставал всю жизнь в семь часов утра, обливался ледяной водой и надевал русскую рубаху. Он сам варил себе кофе и пил его с сушками; закусив, просматривал бумаги, затем завтракал вместе с императрицей, причем очень просто, без яств и разносолов: чаще всего ели вареные яйца с хлебом и маслом. Они обсуждали свой будущий день, много смеялись и очень хорошо понимали друг друга — это был тот счастливый брак, когда и постаревшим супругам не скучно вдвоем. Затем царь приступал к делам.

У знавших его людей царь вызывал уважение своим образом жизни, работоспособностью, честностью. Слова его никогда не расходились с делом. Его могли не любить, критиковать, но уважали абсолютно все. Весь его день был строго расписан, времени на отдых практически не оставалось. Правда, император позволял себе поохотиться и хорошо стрелял, но больше всего любил рыбную ловлю. Наездник из него был никудышный — Александр с детства боялся лошадей. В последние годы правления, когда он значительно потучнел, управляющему царской конюшней было трудновато подобрать лошадь, на которой император чувствовал бы себя спокойно.

Относительно пристрастия царя к спиртному единого мнения не существует. Принято считать, что еще наследником Александр крепко прикладывался к рюмке, но от запоев его вылечил доктор С. П. Боткин. Приводили рассказ начальника охраны и ближайшего друга царя, известного в то время выпивохи П. А. Черевина, об их совместных с царем развлечениях. Будто бы тот опубликовал в газете «Будущее», издававшейся в Париже, такую байку об императоре: «Ляжет на спину на пол и болтает руками и ногами. И кто мимо идет из мужчин или в особенности детей, норовит поймать за ноги и повалить. Только по этим признакам и догадывались, что он навеселе». Эти откровения якобы выпытали у генерала Черевина люди, умеющие войти в доверие. Но важно, что эта публикация, не содержащая, впрочем, ничего особенно ужасного, попала в газеты далеко не из первых рук, а сам Петр Черевин вспоминал о царе совсем другое: «Он справедлив, добр и по-настоящему человечен. Он никому не желает дурного; он не мнит себя Цезарем…»

Тем не менее некоторые писатели, как, например, покойный В. Пикуль, очень реалистично живописали вдрызг пьяного императора, а в ряде биографических изданий появилась эффектная концовка статьи об Александре III: «Единственный русский царь, умерший от алкоголизма».

Как вспоминал великий князь Кирилл, «дядя Саша обладал недюжинной силой. Когда мы играли в игру собственного изобретения на площадке Аничкова дворца, заключавшуюся в том, что мы били палками по черным резиновым шарам, а затем бежали за ними, он часто выходил к нам на каток в своей серой тужурке и толстой палкой с набалдашником на конце посылал мячи прямо через крышу высокого дворца. Такое по плечу далеко не каждому…» Иногда он играл с детьми на подвешенной гигантской сети вроде батута, но чаще Александр вместе с императрицей, «невероятно обаятельной и милой», наблюдал за играми детей (своих и племянников) и получал от этого не меньшее удовольствие, чем они сами.

Много свидетельств имеется о силе императора.

Рассказывали, что для забавы детей он мог порвать руками колоду карт, завязывал узлом железный прут, кочергу или сгибал пальцами серебряный рубль. Императрица, строго следя за здоровьем мужа, ругала его за такое гусарство. Поэтому он развлекал своих маленьких приятелей только тогда, когда рядом не было строгой Минни.

В повседневной жизни императора отличали доброжелательность и приветливость; в своих симпатиях и антипатиях он был постоянен. Он был абсолютно искренним человеком. Любая фальшь, ложь, неестественность претили ему. Он был немногословен и предпочитал дела пустым фразам. В кругу близких это был очень простой, скромный, набожный и тихий человек с мягкими манерами. Вместе с тем в общении с людьми мог быть грубоват и прямолинеен, и это вполне соответствовало его убеждению, что истинно русский человек должен быть прост в манерах, в еде, в разговорах и в одежде. Многих коробила несдержанность царя в выражениях — «скотина» и «каналья» были чуть ли не самыми мягкими из них и ходовыми. Но на «ты» он обращался только к своим родным.

Протестантское, зачастую чисто утилитарное отношение к церкви как к необходимому компоненту монархической власти, присущее потомкам императора Павла, сменилось у Александра глубокой личной религиозностью. Исполнение церковных обрядов сделалось потребностью для царской семьи. Некоторые исследователи считают, что искренняя и неформальная вера императора Александра определялась лишь его стремлением обрести в церкви опору самодержавной власти. Именно поэтому такое распространение в его царствование получила вера в Провидение. Божественное происхождение власти, Божественный промысел противопоставлялись всем либеральным покушениям на неограниченную монархию. Но стоит обратиться к его дневнику, его письмам к дорогим для него людям, сразу видишь, что в первую очередь взывает к Всевышнему и просит у Него помощи и благословения не самодержец, а христианин.

Вся семья следовала примеру августейшей пары: церковные обряды соблюдались неукоснительно. Через много лет с ностальгией один представитель фамилии писал: «Во дворце, где они жили с Минни, низкие потолки резко контрастировали с размером комнат, и этот контраст, как и запах свежеструганого дерева особенно впечатлял меня. Здесь мы собирались, прежде чем отправиться в церковь, и всякий раз, входя, дядя Саша говорил: Минни, пора, пора. Они имели обыкновение общаться на французском, хотя тетя бегло говорила по-русски».

Почти родственные чувства связывали императора со старыми слугами. Эти люди были преданы той особой преданностью, которая присуща только русским слугам. Не позволяя почтительности перейти в фамильярность, они по-родительски заботились о своем господине. Их отношение было отголоском феодальных традиций старого патриархального общества, которому в 1861 году пришел конец.