Главный, уже не с седым веником а-ля Карл Маркс, а с тонкой остренькой, как у кардинала Ришелье, бородкой, самолично прибыв на новую квартиру к Лере в Гольяново, прохаживался по ней в шикарном новом стильном костюме из верблюжьей шерсти и разглагольствовал:

– Неплохо у тебя тут, но еще пустовато. Ничего, деньги потекут, обзаведешься статусными символами. А это что такое? Похоже, дореволюционный фарфор?

Он схватил со стола бабушкину чашку и принялся вертеть ее в руках.

– Поставьте, пожалуйста, на место! – сказала резко Лера, и Главный, выполнив ее просьбу, посмотрел на девушку:

– Антиквариатом интересуешься? Я – тоже! Ну, потом как-нибудь об этом побалакаем. А теперь о деле. Народ в восторге, это фокус-группы подтвердили! Пиарщики как раз выясняют, какую тему взять следующую и чего читатели жаждут!

Лера, непрестанно гладившая живот, в котором жил Федяка, сказала:

– Лучше бы вы все эти деньги, которые пустили на пиарщиков, потратили на реальные расследования.

Главный подправил свою новую кардинальскую бородку и заявил:

– Ну зачем надо писать о том, что народу неинтересно? Это лишняя трата ресурсов и упущенная выгода, Лерочка! У тебя золотое сердце, но в экономике ты полный ноль!

– Зато вы, как я вижу, подлинный гугол! – ответила она и, заметив непонимающий взгляд Главного, пояснила:

– Единица со ста нулями.

Сочтя это комплиментом, Главный расхохотался.

– Давай так: я буду отвечать за менеджмент, пиар и финансы, а ты будешь лицом бренда. Уже имеется предложение о выступлении по ТВ, и, думаю, его надо реализовать еще до рождения Федяки: милая Лена К. на сносях, которая пускает все силы на поиски пропавших, вызовет у всех дикий восторг! Надо бы придумать слезливую историю твоей беременности – что, например, отец ребенка трагически погиб!

Кирилл был жив, но для нее мертв, однако сообщать об этом Главному Лера отнюдь не намеревалась.

Сцепив руки на животе в замок, Лера ответила:

– На телевидение не пойду. И фальшивым именем называться не буду. И никаких историй про ребенка. И его отца.

Главный по-акульи усмехнулся и заявил:

– Лерочка, не надо сопротивляться. Сама подумай: кто ты и кто я! Прибыль будем делить так: мне восемьдесят пять процентов, тебе – пятнадцать. И это крайне щедрое предложение!

Он вынул из кармана стильного, наверняка жутко дорогущего пальто из верблюжьей шерсти пухлый конверт и положил его перед Лерой.

– Тут твои проценты за серию репортажей.

Лера не шелохнулась, а Главный произнес:

– Ну вот только корчить из себя оскорбленную невинность не надо. Больше все равно не получишь. А тут много, очень много!

А у него самого – гораздо больше!

Он не понимал, что причина ее молчания не в том, что она хочет получать больше пятнадцати процентов с прибыли, а в том, что вообще не хочет принимать участие в этой дуриловке.

Когда она сообщила об этом Главному, тот сурово заявил:

– Ты ведь сама подписывала договор, разве забыла? Так что теперь поздно! Будешь делать, как я скажу. Новая серия статей с результатами твоих «поисков» выйдет после Восьмого марта. Ладно, на телевидение до рождения Федяки не пойдешь, а вот сразу после – да!

И, пожелав ей доброго дня, удалился, оставляя за собой в квартире удушливый аромат дорогущего мужского парфюма.

* * *

Однако выхода их в свет Лера так и не застала, потому Восьмого марта, которое совпадало с днем рождения Федора Б. и которое она отмечала на своей квартире вместе с виновником торжества, точнее, с двумя Федорами: одним суетившимся на кухне, а другим у нее в животе, Лера, зайдя в ванную, вдруг ощутила резкую боль, от которой у нее потемнело в глазах.

Чувствуя, что по ее ноге течет что-то теплое, она, цепляясь за стенку, добралась до кухни, на которой Федор, вдруг вообразивший себя большим кулинаром, пытался приготовить утку в яблоках.

– А где у тебя дуршлаг… – начала он, обернулся – и заметил Леру, оседавшую на пол.

* * *

Кесарево сечение имело место тем же вечером, и незадолго до полуночи Лера, придя в себя, увидела заплаканное, радостное лицо Федора, который с гордым видом стоял у нее в палате, сжимая в руках сверток, из которого торчали крошечные сморщенные красные ручонки.

– Папочка, позвольте и мамочке полюбоваться на вашу красавицу! – произнесла медсестра, смотревшая на них с улыбкой, и приободрила Леру:

– И с вами, и с малышкой все хорошо! Но вам недельку придется провести у нас…

Красавицу? Малышку?

Федор, поднося к ней попискивающий сверток, умилительным тоном сказал:

– Вот и твоя мамочка! Вот она какая!

Смотря на ребенка, Лера вдруг ощутила, что горько плачет: нет, не от радости и не от облегчения, что все, несмотря на преждевременные роды, было в порядке, а из-за того, что на свет у нее появилась дочь, а не сын.

Федяка.

– Вы возьмите ее на ручки, мамочка, возьмите! Она должна к вам привыкать, а не только к папочке! – произнесла медсестра и, забрав у Федора новорожденную, протянула ее Лере.

Та осторожно, с каким-то внутренним недовольством, приняла сверток и попыталась разглядеть лицо дочки.

Но ведь у нее должен быть Федяка!

Разве она когда-то сможет полюбить ее?

* * *

Потом Лера неоднократно корила себя за эту идиотскую, вызванную, вероятнее всего, послеродовым стрессом, гормонами и, как выяснилось, все же не самым легким кесаревым мысль.

Потому что дочку, свою дочку, она полюбила сразу и безоговорочно – и что с того, что до этого она вбила себе в голову блажь, что появится на свет Федяка.

А появилась Феодора, раз уже не вышло Федора: обещание свое, данное Крылову, который сходил с ума от появления на свет ребеночка Леры, новоиспеченная мать решила не нарушать.

– Как-как? – переспросила ее работница ЗАГСа, и Лера четко повторила:

– Феодора. Как византийскую императрицу шестого века.

Насчет имени, пусть и необычного, вопросов не было, как, впрочем, и фамилии, а вот относительно отчества…

Лера записала дочку как Феодору Михайловну Кукушкину: отчество она взяла в честь своего папы.

Деда Феодоры.

Он был бы так рад внучке, а бабушка своей правнучке, но не довелось им увидеть Феодору, которую Федор Б. Крылов сразу же непочтительно прозвал Федуркой.

А вот что бы сказал Кирилл? Ведь она должна была быть вообще-то Феодора Кирилловна.