Амалия хотела сразу же вернуться к себе, но возле лестницы ее встретила мадам Легран и сообщила, что доктор Гийоме хотел бы с ней поговорить.

– А что с мадемуазель Натали? – спросила Амалия. – Она останется в живых?

– К счастью, месье Гийоме вызвали вовремя, – кивнула мадам Легран. – Да, девушка будет жить. Но… Вы же знаете взгляды доктора, госпожа баронесса. Когда он пытается спасти чахоточного больного, а тот поступает, как мадемуазель Натали… – Женщина смущенно пожала плечами.

Они вошли в кабинет, где доктор Гийоме со злым, перекошенным лицом быстро писал что-то на листке. Возле стола в почтительной позе стоял Анри.

– Отнесите аптекарю, – распорядился Гийоме, отдавая ему листок, – как только аптека откроется. Мадам Легран, будьте добры, присмотрите за мадемуазель Натали. С ней сейчас доктор Шатогерен и месье Нередин, но я почувствую себя спокойным, только если вы тоже там будете.

Мадам Легран улыбнулась, просияла и вышла за дверь следом за Анри, который унес рецепт.

– Прошу вас, присядьте, госпожа баронесса… – Гийоме откинулся на спинку кресла и устало провел рукой по глазам. – Если вы не возражаете, – наконец промолвил он, – я хотел бы спросить вашего мнения, так как вы соотечественница мадемуазель Емельянофф и общались с ней чаще прочих. Что, по-вашему, на нее нашло?

– Я не знаю, – пожала плечами Амалия. – Мне кажется, у девушки слишком впечатлительная натура. Натали не в ладах с миром, да и с собой тоже.

Она чересчур осторожно подбирала слова, что не укрылось от доктора.

– Не в ладах с миром… – задумчиво повторил главный врач. – А я, сударыня? Я похож на человека, который в ладах с миром? Или Рене? Или месье поэт, ваш соотечественник? И что, кто-нибудь из нас пытался свести счеты с жизнью? – Его глаза сверкнули. – В городе о том, что здесь творится, уже идут всякие толки. Еще одно скандальное происшествие – и на санатории можно ставить крест. Но мадемуазель Натали, очевидно, ни до чего нет дела. Кроме ее интрижек, – раздраженно бросил он.

– Месье Гийоме! – вскинулась Амалия.

– О да, защищайте ее, защищайте, – фыркнул доктор. – Женщины всегда стоят друг за друга, не так ли? Ну так вот, госпожа баронесса. Безобразию необходимо положить конец!

– Вы хотите, чтобы мадемуазель покинула санаторий? – перебила его Амалия. – Но ведь девушка умрет!

– А она и так хочет умереть, – парировал Гийоме. – Тогда к чему мне стараться сохранить ей жизнь? Нет уж, довольно с меня скандалов! Сегодня мы ее спасли, а завтра она опять украдет у кого-то лекарство и повторит попытку. Ну так вот, пусть делает что хочет, но не в моем доме!

А ведь Натали и впрямь так сделает, подумала Амалия, холодея. Как только Гийоме выгонит ее из санатория, в котором находится ее любимый поэт. Нет, этого ни в коем случае нельзя допустить!

Битых полчаса баронесса уговаривала, увещевала, улещивала доктора. Мадемуазель Натали не протянет и трех месяцев без его ухода… (Шести, поправил скрупулезный Гийоме.) Он подписывает ей смертный приговор… Неужели она заслужила такую участь? И потом, здесь, в санатории, находится человек, к которому она привязана, и можно будет убедить ее не делать глупостей. Баронесса лично сама ручается за ее поведение!

– Ну хорошо, – проворчал наконец Гийоме. – Должен признаться, вы умеете уговаривать, сударыня… Стало быть, пока мадемуазель Емельянофф остается здесь, но – под вашу ответственность. И я надеюсь, что впредь она не допустит таких безответственных поступков.

Амалия заверила своего собеседника, что сделает все от нее зависящее, и удалилась, а доктор звонком вызвал Алена, второго слугу, и сказал, чтобы доктор Севенн зашел к нему и объяснил, почему мадемуазель Натали смогла так легко украсть у него лекарство.

Тем временем баронесса заглянула к художнице и убедилась, что та спит. Возле постели молодой женщины сидела одна мадам Легран.

– А где месье Нередин? – удивилась Амалия. Со слов доктора, у нее осталось впечатление, что поэт тоже должен был здесь находиться.

– Он ушел к себе, – сообщила сиделка. – Попросил позвать его, когда больная очнется. Вы говорили с доктором?

– Да, – кивнула Амалия. – Месье Гийоме разрешает ей остаться, но лишь при условии, что она больше ничего такого не предпримет. По правде говоря, он был очень рассержен.

Мадам Легран пожала плечами.

– Вы даже понятия не имеете, сколько месье Гийоме сделал для санатория, – промолвила она с укоризной. – И конечно, такое отношение больных к его усилиям вовсе их не красит.

«А мадам Легран, оказывается, целиком на стороне доктора», – подумала Амалия. Баронесса вполголоса попрощалась с сиделкой и ушла, бесшумно закрыв за собой дверь, чтобы не потревожить спящую.

Амалия хотела немедленно отправиться к поэту, но на полпути ее настиг Шарль де Вермон, который проспал большую часть событий и теперь жаждал взять реванш.

– В кои-то веки я смог уснуть ночью, – говорил он, весело блестя глазами, – и теперь оказывается, что пропустил такое событие! Так что, мадемуазель Натали пыталась покончить с собой? Наверное, слишком часто смотрела на себя в зеркало. Я бы тоже, к примеру, не выдержал.

Амалия поглядела на него с укором.

– Шарль, – попросила она, – не надо.

– Я нарочно так сказал, – тотчас же пошел на попятную коварный Шарль. – Обожаю, когда вы меня отчитываете. Достаточно одного вашего слова – и я буду считать мадемуазель Натали красавицей, каких не видел свет. Хотя многие все равно со мной не согласятся… А что у вас за письма? – поинтересовался офицер, кивая на пачку, которую баронесса держала в руках.

– Идите лучше снова спать, шевалье, – уже сердито велела Амалия, уходя.

Когда она вошла в апартаменты поэта, тот полулежал в кресле, вытянув руки вдоль подлокотников, и Амалии сразу же бросилось в глаза, какие у него тонкие, нервные пальцы. Заметив баронессу, Нередин сразу же встряхнулся.

– Что с Натали? Я надеюсь, она не…

– Нет, с ней все в порядке, – отозвалась Амалия, садясь напротив него. – Алексей Иванович, мы должны что-то сделать. Я с трудом уговорила Гийоме не выгонять девушку из санатория. Но если она снова повторит свою попытку…

Нередин поморщился, как от физической боли, и ничего не ответил. Он внезапно понял, что все ему опротивело. Его поэтической, тонкой натуре решительно претили события последних дней, и едва ли не больше всех событий ему претили люди. Поэт слишком хорошо чувствовал прекрасное, чтобы сочувствовать смерти, несчастью и уродству; на расстоянии еще согласен был с ними мириться, но вблизи они его отвращали. Странная гибель мадам Карнавале, история с украденным письмом, его собственные пропавшие черновики, убийство Маркези, смерть Катрин, необъяснимый поступок Натали были ему глубоко антипатичны. Это были проявления хаоса, который поэт ненавидел. Он – властелин звезд, который все на свете мог вместить в сладкозвучные строфы и измерял бытие гармонией стиха, а хаос уничтожал гармонию, сводил ее на нет, мучил его своей грубой материальностью и лишал вдохновения. И как раз последнего он не мог ему простить.