Щебеча, все уселись за кофе. Пам старалась подвести разговор к запретной теме — о том, как интересно и, главное, важно для меня побывать в Дербишире. Во-первых, там родился и жил Дэвид Герберт Лоуренс, а во-вторых, «наши возможности» при должном к ним внимании способны обеспечить меня на всю жизнь. Не исключено, — поглощая яблочный пирог с корицей намекала она, — что у меня даже появится собственное дело, а уж тогда все ужасы российской действительности окажутся позади!

Мэй фыркала, то скептически, то возмущенно, а то и просто издевательски. Печальная Пат, недавно потерявшая работу у «Живанши», тихо смотрела в свою чашку. Интересно, — думала я, — кто прав — Мэй с ее пятиминутными заходами в свой «офис» рядом с кухней, где мы сейчас все сидели, и долгим сном на голубом бархатном диване после этого напряжения, или краснокожая Пам, потемневшая лицом в беспощадных битвах с ноттингемскими акулами бизнеса? А может, Мэй просто все равно, что со мной будет потом, когда я окажусь на родине? Как бы мне вырваться все-таки к Пам, к ее акулам? Но вдруг Мэй действительно все знает заранее, и знает, что все эти «наши планы» — пустой треп, рассчитанный только на то, чтобы привлечь меня в круг английских борзятников и одной, без Мэй, предъявить меня им: это, мол, моя подруга — эксперт из России? Пам судит борзых, карьера ее только началась, и какой козырь! Но ведь и Мэй, — мучалась я, — хоть и не судья, а выставляет своих собак, собирается основать собственный питомник, и тоже только начинает… Познакомьтесь: это моя подруга, русская из России, она знаток рабочих собак! Тоже, как говорят охотники, хватка по месту! Поеду с Пам — обидится Мэй. Останусь с Мэй — прощай, Ноттингем, русский лен и деньги на жизнь. И буду я вечно считать копейки, и недосчитываться их, и скудным будет мой обед в буфете пединститута — кусок рыбы с картофельным пюре, и черствым будет мой горький хлеб российского преподавателя! А вокруг меня за грязными столиками подобные мне старящиеся женщины и уже старухи будут ковырять алюминиевыми вилками такой же кусок рыбы минтай размером с хлебную крошку и пить, разливая на стол, жидкий чай из бойлера! Так что же это — последний шанс в битве за жизнь? Или иллюзия, ловушка? Ловушка для кончиля — маленькой антилопы из самой любимой с детства книги — «Индонезийские сказки»? Так думала я и гадала, переводя взгляд с Пам на Пат, с Пат на Мэй, слушая их речи и щебет и иногда поглядывая в окно — на павлина, подошедшего в ожидании порции крошек.

И вдруг павлин пропал из поля зрения, послышался шелест серого гравия, и на полукружье подъездной аллеи повернул, быстро приближаясь к входу, автомобиль странных очертаний. По английским фильмам вроде «Мост Ватерлоо» и более поздним, но все еще черно-белым фильмам о любви и смерти я запомнила и узнала — сейчас, в этот цветной английский полдень, среди роз и лошадей, — черный автомобиль, формы которого сохраняются с незапамятных времен.

Это было, несомненно, такси. Я была так поглощена этим зрелищем, что, глядя на меня, Мэй, Пам и Пат, держа в руках кто чашку кофе, кто кусок яблочного пирога, кто сигарету, вышли из-за стола и встали у окна, чтобы лучше было видно.

— Oh damn it, ladies, who on earth can it be?[100] — проговорила Мэй. Три англичанки застыли, глядя сквозь чистое до совершенной прозрачности стекло на то, что происходило снаружи.

А там, на подъездной аллее, перед зеленым паддоком с атласными гнедыми, происходило неизбежное и непоправимое. Из черного, напоминающего катафалк автомобиля, вышел шофер. Он распахнул вторую, дальнюю от нас дверцу, обогнул машину и открыл багажник. К нему неторопливо подошел, разминая затекшие в долгом пути члены, пассажир. Он наблюдал, как шофер вынул из багажника и приготовился нести в дом светло-желтый чемодан из искусственной кожи и пузатую красно-сине-белую сумку. Родные цвета: то ли старый-новый российский флаг, то ли ЦСК.

— Oh really!!! Gosh, he is going to stay here, I suppose! But we did NOT invite anybody, did we, Anna?? At least I didn’t![101] — возмущенно прошипела Мэй, негодуя от внезапного появления постороннего существа. Это англичане рассматривают как насильственное вторжение и даже нападение.

Я стояла молча и, холодея, смотрела на незнакомца, неуклонно приближавшегося к двери. Он шел размеренным шагом, чуть враскачку, уверенно поигрывая бедренными мышцами, как это делают борцы, выходя на ринг. Это было заметно даже под широкими штанинами спортивного костюма.

Нет, этого человека я определенно видела впервые. А может быть, нет? Его лицо было вовсе лишено особых черт — глаза серые, волосы русые, редеющие со лба, коротко стриженые, вот только нос, тоже средний, когда-то был, верно, сломан, но потом аккуратно выправлен. Даже уши не торчали. Узкие губы, как и глубоко посаженные глаза, не выражали ничего, кроме спокойствия.

Я его никогда не видела. И это был Гриб.

Ну что ж, погибла моя светская жизнь в Англии. Мэй, конечно, такого нарушения самых простых законов поведения не простит, и придется срочно уезжать. Причем уезжать неприятно, с позором. Один русский (а русский ли он был?) прикинулся князем и исчез вместе с фамильным серебром, другая… Другая наприглашала без спросу каких-то темных личностей, чтобы разбогатеть, да еще с помощью Пам. Пренебрегла высоким, наплевала на дружбу и на борзых и занялась бизнесом прямо на дому — в доверчиво приютившем ее аристократическом холле! Позор, какой позор! Скоро, скоро увижу я Валентину на Плющихе. Вот и поплачем вместе, и собачку Анны Александровны, глядишь, похороним. На Бугре, под ясенем, как и прежних спаниелек. Вот уж будет тем для разговоров — все про мужа-миллионера, и как он сбежал, и с кем, и почему. И что теперь делать… А сколько возможностей заняться наукой! А какой простор для личной жизни! Возьму свою собаку у Сиверкова — нет, а он все-таки предатель, предатель, и больше никто, — и уж, верно, не чает, как от такой обузы избавиться… Всякая собака привязывается — но ведь и привязывает, а это не по нему… Возьму свою Званку — и то-то заживу! Даже в кино сходить не с кем. С собаками у нас пока не пускают.

Но что же сказать Мэй? Сказать вот сейчас, немедленно, пока она смотрит мне прямо в глаза, и больно становится от синих, гневно сверкающих искр?

Говорить ничего не пришлось.

— Это, наверно, мистер Гриб, Мэй, дорогая, — услышала я радостный клекот Пам. — Я с ним знакома по деловой переписке. — Мэй фыркнула, как самая норовистая лошадь в ее конюшне. — Прости, что все вышло так неожиданно. Он должен был приехать прямо в Ноттингем, когда там будет Анна. Ведь мистер Гриб совсем не знает английского. Но визу дали неожиданно рано, Анна пока у тебя, вот он и подъехал за мной сюда.

— За тобой? Сюда? — Мэй ничего уже не могла понять, но напряжение в ее голосе пропало.

— Ну да, чтобы я отвезла его в Ноттингем на машине. Я нашла там девушку, которая говорит по-русски — да ты ее знаешь, это Анджела, заводчик уиппетов. Помнишь, какие у нее хорошие собаки! Анджела Крэг, ну? Чемпион Кристалл Белая Бабочка — победитель выставки Крафта позапрошлого года! Ее разведение!