О, горечь бесплодной победы! Зачем с таким упорством посещаешь ты меня и по сей день? — А не след тебе охотиться на диких зверей. Не хватает ума и сил — выбирай домашних, — в который раз посоветовала я себе, сама понимая, что домашние мне ни к чему. — Потому и семьи никакой не будет, — бойко сказал софист, уставший уже ждать, когда удастся щелкнуть костью счетов. Он победил. Возразить было нечего. И я стала одеваться.

Внизу пила кофе Мэй, накрашенная, в белой блузке и цветастой юбке — букет был составлен иначе, но краски те же. На спинке стула уже висела ее сумочка. Белокурая Пат, потупившись, тихой и нежной рукою гладила длинную голову своей черной собаки перед расставанием — борзых с собой брать было нельзя. С терьерами и овцами Энн они были несовместимы.

День установился какой-то сумрачно-тихий. Временами сквозь дымку проглядывало солнце, но, словно недовольное увиденным на земле, быстро скрывалось. Мерседес, ведомый Мэй, сменившей лаковые лодочки на стоптанные калоши, чтобы нажимать на педали, двигался по сельской дороге неторопливо, как старинная карета.

— В этих местах воевала с римлянами Бодика, — сказала Мэй. — Ты слышала о ней, Анна?

Мне пришлось признать, что ни о какой Бодике я слыхом не слыхала. Пока Мэй рассказывала об этой героической огненноволосой предводительнице кельтов, выступившей против сонмищ римлян и побежденной где-то именно здесь, чуть ли не прямо у ворот питомника декоративных растений, у которого мы только что остановились, я сообразила: Бодика, как ее именовали кельты и среди них — Мэй, была известна римлянам под именем Боадицея. Я с уважением посмотрела на землю у себя под ногами, оглянулась вокруг. Плосковатая, слегка всхолмленная равнина в жемчужной дымке июньского дня. Поля и поля. Очень тонкий слой почвы, из-под которого виднеется меловая основа Альбиона. По этим полям несется на колеснице отважная Боадицея, и змеями вьются ее рыжие распущенные косы. Меч в ее воздетой руке, и она гонит римлян… Величественная картина! Ну, а потом — как всегда. Что-то там случается — конечно, предательство, и вот хитрые многочисленные римляне уже казнят героическую женщину.

Я обернулась лицом к воротам. Мэй и Пат, уже внутри, сновали между рядами стеллажей, уставленных горшками. Мэй остановила свой взгляд на довольно высоком растении с темно-зелеными гладкими листьями и вытянутыми в трубочку, будто для поцелуя, мясисто-красными цветами. Пат выразила уверенность, что именно этот образчик флоры непременно приведет в восторг Энн. Вдвоем они подхватили горшок и не без усилий поставили его в машину через пятую дверь. Мэй вернулась, чтобы заплатить. Но не только. Еще когда выбирали подарок, я заметила, что ее жадный взгляд притягивается, как магнитом, совсем другим экземпляром. Это было дерево высотой не меньше чем с яблоню-трехлетку, раскидистое и веселое, с лапчатой крупной листвой.

— Замечательно будет выглядеть на крыльце у входа! — мечтательно повторяла Мэй. — Ах, как подойдет! Конечно, лучше два, с обеих сторон, но оба сразу не увезти.

Мне стало ясно, что речь идет о входе в дом Мэй, а вовсе не Энн.

— Да такое и одно в эту машину не влезет, — сказала Пат. Она тоскливо смотрела то на дерево, то на длинный мерседес и вспоминала свой крохотный белый автомобиль, только что купленный по случаю, в который еле помещался ее любимец Зак. Взор кудрявой Пат, этого английского агнца социальной несправедливости, отнюдь не светился кротостью.

Мэй заказала два дерева, и с доставкой.

Стриженые зеленые пространства, окружавшие гранитную глыбу дома Энн, на этот раз издали выглядели цветными. Жители деревни Литтл Ферлоу и окрестных селений прогуливались, сидели на скамьях и в шезлонгах, останавливались полюбоваться растениями, закусывали, наблюдали за пестрыми утками, белыми и черными лебедями в продолговатых прудах и черномордыми овцами в загонах — то есть совершали ритуал посещения «открытых садов». Ричард подошел к нашей машине, как только Мэй нашла место для парковки, и вытащил из багажника подарок. Держа под мышкой, как офицерскую фуражку, горшок с растением, вытянувшим для поцелуя свои многочисленные ротики, он подвел нас к хозяйке. Стоя за длинным дощатым прилавком, Энн в панамке и ситцевом платье в голубой цветочек бойко торговала рассадой однолетников но, увидев нас, передала свое дело помощнику.

— Добрый день, дорогие! Вы не забыли. Мило с вашей стороны. Я очень, очень рада. Благодарю вас. — Она одобрительно-бережно потрепала рукой листья и красные ротики подарка. — Великолепный экземпляр Plumeria rubra — необыкновенно крупный! Это настоящая редкость. Мы поставим его в conservatory.[102]

Сейчас же появились руки, подхватившие горшок с редкостью. Через некоторое время мне суждено было увидеть знакомые жадные ротики уже на предназначенном для них месте — в conservatory.

— Пойдемте погуляем. Хозяйка тоже имеет право на отдых, правда? Вот сюда, направо, пожалуйста. Я хочу показать вам Стену. (Слово было произнесено именно так).

В конце всей процессии — сзади меня шел только Ричард — я поплелась смотреть Стену. Что за Стена и зачем ее, собственно, смотреть, я поняла только подойдя совсем близко. Как оказалось, толпа гуляющих поодаль напрасно тратила время — именно Стена была подлинным творением английского садоводческого вкуса. Древность Стены внушала ужас. Толстые стебли плетистых роз увивали Стену, а их нежные цветы невинно касались мхов и лишайников, веками разъедавших ее пятнами проказы. У Стены ярусами были высажены прекраснейшие в мире злаки и лилии, розы и душистый горошек, — и дальше я могу сказать только, что все вместе было действительно прекрасно. Стена была очень длинной, так что садовники могли создавать идиллические картины вселенской гармонии почти бесконечно. Стена не оборвалась, а повернула, так что и мы повернули вдоль нее, и скоро все уже устали восхищаться, и иссяк запас удивленных восклицаний, и все были совершенно счастливы, даже грустная Пат, и тут Стена вдруг кончилась.

Перед нами лежал зеленый луг, и мы подошли к загону, чтобы посмотреть низкорослых черномордых овец, а потом вернулись к дому мимо прудов с утками.

— Можно узнать, Энн, — спросила я, — что это за пустые рвы рядом с прудами?

— Конечно. Ха-ха.

— Ха-ха, — вежливо отозвалась я.

— Да нет, — сказала Энн, — я имею в виду, что эти рвы называютсяХа-ха!

— Ха-ха?

— Именно. Потому что когда враги, осаждавшие замок, наступали, не замечая рвов, и падали туда, защитники замка радостно восклицали: «Ха-ха!». Так и пошло.

— Подумать только, — сказала я.

В это время мы уже были недалеко от серых стен здания. Мэй, Пат и Ричард немного отстали.

— Анна! — услышала я голос из-под панамки.

— Да?

— Можно вас попросить пройти со мной ненадолго в conservatory? Я попросила Ричарда показать Мэй новых жеребят. На днях мы купили троих. Насколько мне известно, у вас аллергия, и лучше нам посидеть в conservatory.