Кузичкин был затем представлен в прессе как человек, осведомленный во всех тайнах советской политики, едва ли не самый главный и настоящий руководитель агентурной работы на Среднем Востоке и т. п. Обычный дезинформационный прием: берется реальный факт — измена сотрудника КГБ, и к этому факту привязываются были и небылицы, рассчитанные на нанесение ущерба противнику. Это был 1982 год, период обострения холодной войны.

Подлинные мотивы предательства раскрываются постепенно. Их никогда нельзя услышать от самого изменника. Даже самому подлому существу хочется выглядеть в чужих да и своих глазах благородным и страдающим человеком. Мне тяжело думать, что когда-то я к нему хорошо относился, способствовал его продвижению по службе, выгораживал перед послом В.М. Виноградовым. Посол был более мудрым, более опытным и, несомненно, более проницательным человеком, чем я. Он распознал в будущем предателе нечто подловатое точнее, чем я, оценил его грубость в отношении товарищей, угодливость в отношении начальников, то, что по-русски называется — хамоватость.

Обстоятельства дела вскрывались постепенно. Трудно было поверить в то, что это предательство. Мы прорабатывали и отбрасывали версию за версией, но с тяжелым сердцем приходилось убеждаться, что подтверждается самое худшее предположение.

Июнь и июль 1982 года были тяжелейшим, самым горьким периодом моей жизни. Надо было спасать людей, о которых мог знать предатель. Это удалось сделать быстро и без потерь. Пришлось срочно уехать кое-кому из работников, резко сократить оперативную активность. Я испил до дна чашу унижения, когда отправился к поверенному в делах Англии в Тегеране Николасу Баррингтону для выяснения того, каким образом у Кузичкина оказался английский паспорт. Мне была понятна нелепость этой затеи, но кому-то в Центре пригрезилось, что англичанин выложит мне всю правду. Это был один из тех глупых приказов, которые время от времени приходилось исполнять на протяжение всей службы в КГБ.

Баррингтон был вежлив, даже сочувствовал, обещал посоветоваться с Лондоном… (Почему я не догадался со временем выяснить, кто же в Центре придумал и дал мне это абсолютно идиотское указание? Надо было хотя бы спросить, что этот человек думал. Не узнал, не спросил. Видимо, это и правильно.)

В феврале 1983 года начались аресты руководителей Народной партии Ирана. Оставаться далее в Тегеране не следовало.

15 февраля 1983 года я последний раз взглянул на иранскую землю, на зеленый портовый город Энзели с борта теплохода «Гурьев». Шла по мосту через залив Мурдаб какая-то процессия, парни с флажками орали лозунги, покачивались в ленивой воде рыбацкие лодки, дождик моросил, и было грустно думать, что закончилась еще одна глава жизни.

Раньше, когда был помоложе, неодолимо тянуло вновь побывать в тех местах, где когда-то жил и работал, где остались частицы души. Теперь понял: нельзя возвращаться к старому, нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Вот и Баку. Тогдашний начальник разведотдела, а ныне председатель КГБ Азербайджана Гусейнов встретил меня с сочувствием и обычным радушием.

В дальнейшем мне довелось неоднократно убеждаться, что в Баку у меня есть хорошие надежные друзья.

Да, а что же с Кузичкиным? Мне известно, что он страдает хроническим алкоголизмом. Думаю, что это безнадежный случай.

Измена оперативного работника — самое серьезное чрезвычайное происшествие для разведки. У этого, как и у любого другого происшествия, есть причины, причины кроются в людях, люди должны быть наказаны за свои упущения и в назидание другим. Ничто в этой простой схеме не вызывало у меня сомнений.

Но не могу сказать, чтобы я чувствовал за собой какую-то конкретную вину. Шпион должен неосторожным движением проявить себя, дать достаточные основания для того, чтобы, пользуясь оперативным термином, «взять его в разработку». Искать шпиона в своих рядах наугад, на всякий случай, невозможно. Этим можно парализовать всю работу, поставить под сомнение честных людей. Подозрительность порождает еще большую подозрительность, невинные действия и обстоятельства приобретают зловещую окраску… Допускать этого ни в одной работающей совместно группе людей нельзя.

Поведение Кузичкина не позволяло заподозрить его в предательстве, однако оно давало основания задуматься, стоит ли дальше держать его на оперативной работе. Так, пожалуй, можно взглянуть на это дело сегодня, когда страсти окончательно улеглись.

Я нес полную, абсолютную ответственность за положение дел в резидентуре. Не знал, не подозревал, не видел причин и т. п. — это не оправдание. Я должен был быть более бдительным, более проницательным, лучше знать своих подчиненных.

Я не рассчитывал на снисхождение.

Самое тяжелое наказание я уже понес — постоянное гложущее ощущение того, что рушилась с таким трудом и риском возводившаяся структура советской разведки в Иране. Это ощущение не оставило меня полностью до сих пор, и иногда я вспоминаю, как шел по тегеранской улице и мне вдруг показалось, что все происходящее — тяжелый сон и усилием воли я заставлю себя проснуться. (Кстати, подобное ощущение повторилось 22 августа 1991 года.)

К моему возвращению в Москву напряжение вокруг тегеранских дел спало. Мой старший товарищ, под чьим началом когда-то пришлось работать в Индии, Я.П. Медяник посоветовал вести себя тихо (иного у меня в мыслях не было!) и высказал сомнение в вероятности моей скорой, так сказать, реабилитации.

Я не роптал и принял первое же предложение Управления кадров — должность заместителя начальника отдела в Управлении «Р» — небольшом оперативно-аналитическом подразделении ИГУ.

Долгий отпуск провел, трудясь над записками об Иране. Писал для себя, торопился, боялся упустить еще свежие впечатления исламской революции. И нужно было чем-то заняться, чтобы сбросить постепенно то страшное напряжение, которое нарастало в течение всех моих иранских лет. Перебирая заметки, сделанные еще в Тегеране, перелистывая иранские газеты, революционные брошюры, вновь переживал, осмысливал недавнее прошлое и чувствовал, как персидская лихорадка мало-помалу отпускает меня, как возрождается желание работать, общаться с коллегами.

Маленький кабинет на шестом этаже, великолепный вид на окрестные рощи, неспешная, без рывков, спланированная загодя работа — разбор оперативной деятельности отдельных подразделений: изучение документов, беседы с оперативными работниками, анализ работы с агентурой. Дело, требующее большого внимания, тщательности. Несложно найти огрехи в той или иной операции. Ни один вид человеческой деятельности не возможен без упущений и ошибок. Важно разобраться, где эти упущения вызваны стечением обстоятельств, объективными причинами, а где — недобросовестностью, легкомысленным отношением к делу, несоблюдением требований оперативной работы. Такой разбор и доведение его результатов до непосредственно заинтересованных лиц требовали такта. Разведчики сдержанны и дисциплинированны, они спокойно выслушают любое деловое замечание. Но ни в коем случае нельзя недостаточно квалифицированным выводом, грубостью, снисходительностью затрагивать их самолюбие. Анализ, производившийся в Управлении «Р», был призван не фиксировать положение дел, а стимулировать более результативную работу.