Ветер во второй раз пригнул к земле папоротники, в воздухе замельтешили вихри из опавшей листвы. Вештица, взмыв над прогалиной на высоту человеческого роста, стремительно заскользила к ним троим. Ее космы встали дыбом, она вновь величественно вскинула руки… и со вскриком заслонила ими лицо, так и не закончив заклятия.

Потому что над прогалиной снова разлился свет – теперь уже изумрудно-зеленый, живой – и на мгновение ослепил ведьму.

Недоплетенное заклятие ударило по самой вештице – с маху, откатом. Она покачнулась в воздухе – и рухнула наземь. Но на ноги поднялась сразу и заозиралась, не понимая, откуда появился волшебный свет. Нет, сдаваться тварь не собиралась. На искаженном злобой ощерившемся лице, в кривящихся чертах которого ничего человеческого уже не осталось, жутко горели бесцветные глаза.

Белый, как полотно, Терёшка глянул в ту же сторону, что и ведьма – и увидел Миленку, стоявшую посреди папоротников. Губы девчонки шевелились, тонкие руки сами собой двигались, будто вывязывая в воздухе узоры, а ладони наливались ясным свечением цвета весенней листвы. Сила, доставшаяся внучке и ученице знахарки Глафиры от бабки, никуда не делась: все эти три года она спала в крови и ждала своего часа. А та, что звала себя хозяйкой Миленки, на эту силу так и не смогла наложить лапу.

Вештица взвыла, когда высокий, уже по-осеннему побуревший папоротник, доходивший ей до бедер, вдруг вспыхнул ярко-зелеными искрами, точно из него вылетел рой светлячков, и цепко оплел ей ноги.

Выдраться из живых пут ведьме удалось, но еще несколько драгоценных мгновений она потеряла. И воздух со свистом рассек нож, который отчаянно метнул Терёшка.

Левая рука паренька висела плетью, его всего шатало, но прицелился он как надо. Окутанный синим свечением клинок вошел вештице точно в горло, под подбородок.

Столб призрачно-бледного пламени встал над прогалиной, взметнувшись выше верхушек елей. Взлетел к небу нечеловеческий, дикий вопль, от которого хотелось зажать уши – и стало тихо.

Демона, что вселился в вештицу, унесло на Ту-Сторону. А в папоротниках осталось лежать изломанное, иссохшее, залитое черной кровью тело в рваных лохмотьях. Как смятый ворох сброшенной одежды.

Терёшка наклонился над ним. Вытер о траву нож, в рукояти которого угасал синий камень. И, чувствуя, что колени у него подгибаются, а голова кружится и плывет, без сил осел наземь.

* * *

Рассвет над ельником вставал холодный, цвета разведенного малинового взвара. С мокрых хвойных лап капало, меж стволов стелился туман.

– Зимовье спалить надо. – Миленка шмыгнула носом и чихнула. – А то заведется еще там… всякое.

Из кусков коры и лоскутов дерюги, отхваченных ножом от ее рваного плаща, они смастерили за ночь что-то похожее на обувку. Босые ноги девчонки замерзли до синевы, а их еще ждала долгая дорога через лес.

– И пепел там, на прогалине, лучше бы закопать, – кивнула Ветлинка. – Поглубже.

На ее ноги Терёшка тоже старался не смотреть, но по другой причине: у него при этом загорались жарким пламенем и щеки и уши. Подол своей рубахи берегиня откромсала хорошо выше колена, чтобы перевязать «ягодке» распоротое едва не до кости плечо. И теперь остатки подола еле-еле прикрывали всё то, что должно быть скромно и стыдливо скрыто девичьей рубашкой.

Ночь они провели под старой елкой, укрывшей их с Миленкой от дождя. Берегиню дождь не смущал, напротив – придал сил. С Терёшкой Ветлинка и Миленка провозились почти полночи, хлопоча над его рукой, как две наседки. Спелись берегиня и внучка знахарки между собой так, словно век были подружками неразлейвода, и безжалостно взяли парня в оборот. Застращали: мол, с ранами от когтей мертвяка не шутят, от них и помереть запросто можно – если целителей не слушаться.

Прежде чем уйти, они сделали, что до́лжно. Последних крох волшбы в щите как раз хватило, чтобы обратить в золу то, что осталось от вештицы и ее слуг. Глядя на исчезающие в воздухе искры, Миленка рассказала, что в Моховом лесу ее хозяйка собиралась обосноваться надолго.

– Логово в Буевом ей ведь отчего бросить пришлось? Явился к ней кто-то – не человек это даже был, то ли бедак, то ли худ. И передал: мол, хозяин с Бугры-горы о тебе помнит, а старый должок скоро отработать придется, – объяснила девчонка. – Пора расплатиться, мол, с хозяином за то, что от Охотников уйти помог. Да, видно, гадине отрабатывать не больно-то хотелось, вот и сбежала сюда…

А Терёшке подумалось, что и про эту загадку надо непременно рассказать в Китеж-граде, там ее наверняка разгадают. Да и с поездкой теперь лучше не тянуть.

– Ну что – к дому отправимся? – Парень украдкой снова сжал рукоять отцовского ножа.

Васильковый камень погас, но всё равно Терёшке казалось: она – теплая. Будто живая.

– Ветлинка, а нам глянуть можно, как ты в гуся оборачиваешься? – Миленка, стоявшая рядом, робко улыбнулась.

И Терёшка вновь подивился про себя тому, какие всё-таки красивые у нее глаза. Серые, с рыжими крапинками. А волосы – теперь темно-золотистые, медовые – дай срок, отрастут.

– Парочка из вас – ну заглядение, – подначила их берегиня, заметив, как он украдкой бросил взгляд на Миленку. И хихикнула в ладошку.

– Оборачивайся уже, кому сказано, – нахмурился в ответ Терёшка. – Да лети поскорей к своей иве: боязно мне за тебя. И так сил растратила – немерено. А мы тут сами, потихоньку, до дому доберемся. Миленка у нас отдохнет, в бане попарится, отоспится, мамка Зоряна ей одежку подберет и обувку, а завтра я ее до Овражья провожу. То-то радости будет!

– Ничего со мной не станется, ягодка моя, – беспечно отмахнулась Ветлинка. – Только вы ко мне потом заглянуть проститься не забудьте!

А когда они проводили взглядом молодого дикого гуся, что с протяжным звонким криком поднялся на крыло и исчез в небе за верхушками елей, Терёшка взял Миленку за руку.

И зеленые еловые лапы прощально качнулись им вслед, идущим по узкой тропинке рука в руке.

Огнегор рухнул на подушки как подкошенный. Тяжело дыша, почти хрипя, дрожащей рукой потянулся к поясу и отцепил небольшой флакон-скляницу с узорной крышкой. Мутными глазами посмотрел на свет, сколько еще осталось ядовито-красной жидкости. Половина… Должно хватить. Открыв крышку, колдун залпом осушил флакон.

По телу тут же пробежала знакомая мелкая дрожь. Молодильное зелье, к которому хозяин Громовых Палат за долгие годы успел пристраститься, обычно действовало безотказно, не только возвращая моложавый вид, но и прибавляя сил… Оно и в самом деле стремительно преобразило внешность: глянув в стоявшее рядом высокое зеркало, Огнегор увидел, как исчезают набрякшие мешки под глазами, разглаживаются морщины, а на щеках вспыхивает румянец – он будто разом скинул полвека. А вот силы, увы, возвращались неохотно; подняться никак не получалось, тошнота и головокружение хоть и отступили, но не исчезли. Лежа на подушках и сжимая пальцами виски, чародей тихо сквозь зубы застонал. Немощность он ненавидел даже больше боли.