— Даже не знаю, золотце. Я как услышала, что это не барчук, а ребенок кормилицы, уж хотела этого Степку прижучить — как ты мог помещичьему сыну укоры выговаривать.

— Это когда я куклу стал у Лизы отнимать?

— Да, Сашенька. Но Эмма Марковна тоже права, когда сказала — «ребятишки сами договорятся, они ведь не дерутся, не кричат». А еще говорит, что так при царском дворе принято: воспитателям велено, когда у царевичей и царевен досуг, не мешать им играть с детьми придворных, даже самого низкого звания. Это им великая княгиня говорила, когда институт посещала.

— Маменька, а мне можно теперь играть с Варькой и Петькой?

— Завтра решим, сыночек. Сегодня ты в дороге умаялся, спи.

* * *

— Ох, старость — не радость. Внученька, подсядь поближе и расскажи про новую голубковскую барыню. Как она из себя? Правда, чудная вертихвостка?

— Так, бабушка, и не так. Молоденькая очень, ровесница моя. Одета модно…

— Знаю я эту новую моду — будто крестьянка в исподнем под дождь попала. Дали бы нам, старикам, перемереть, а потом это все придумали бы. А характером она как, повадками?

— Спокойная, улыбается все время. На любой вопрос готов ответ.

— Улыбается… Недаром говорят: смех без причины — признак дурачины. А самое-то главное узнала?

— Отчего у нее печи лишь с утра топлены, а к вечеру все равно жарко?

— Не притворяйся! Правда ли, что полюбовник ее из столицы сюда приезжал, в ноженьки бросался, а потом ушел и удавился? Вызнала у дворни?

— Ах, бабушка, не получилось. И Аглашка заговаривала, и я сама снизошла, денег сулила. У всех один ответ: барыню спрашивайте. Старалась, старалась…

— Ох, не любишь бабку, внучка. Мне что, помереть, этого не узнав? Велю в следующий раз меня в кресле в тарантас занести и сама туда поеду.

* * *

— Федотка, вызнал что приказано?

— Вызнал, Антипыч. И вправду наземом печи топят. И людскую, и барскую половину.

— Чудно. Небось не продохнуть от такой топки.

— Не, Антипыч, я наземные дрова видел — не пахнут. Они видом — как толстые ковриги, да просушены.

— Быть такого не может.

— Так и знал, что не поверишь, потому одну привез. Чуешь же сам, что не пахнет. Так что докладай барину: вправду сухим наземом топят. И про угощение не забудь.

— Федотка, ты же там угостился, быть иначе не могло. Аль не угощали?

— Барыня и вправду велела кучерам вынести по стакану с закуской. Так время зимнее, пока обратно ехали, все веселье ветер унес. Обещал, Антипыч, стакан, коли вызнаю, теперь угощай.

* * *

— И что же, правда, что огненные колеса по вечеру были?

— Правда, папенька.

— Прямо во дворе? Подле дома? Сколько ж денег у нее, ежели и службы поджечь не побоялась, и на воздух, почитай, такой кус пустила!

— Службы далеко были, папенька. А во дворе светло от ламп чудных. А колеса огненные ножками-то в ушатах с водой стояли, искры прямо туда и сыпались. А еще тиятр представляли!

— Тиятр? Да где ж она, окаянная, столько людишек взяла?! Когда же их обучила? Князьям впору таким забавляться!

— Да не такой тиятр, папенька. Не с актрисками. Лампу ту яркую за полотно белое натянутое спрятала. И за ним фигуры разные представляли, из бумаги вырезанные. Да так живо! Под конец Петрушка стал сор да листья в сторону нашу мести, так гости аж со стульев повскакали — показалось, прямо в лицо те листья летят!

— Тьфу, бесовство одно! И свечи те спермацитовые бешеных деньжищ стоят… последнюю копейку голубковская барынька ребром поставила, лишь бы соседям похвастаться.

— Да не спермацетовые те свечи, папенька. Я ж пощупал. Из свиного сала, говорят.

— А то я сальных свечей не видал!

— Эти — особенные. По секретному рецепту. Я Кузьмичу велел сходить в людскую, поспрошать. Дворовые болтают, барыня сама в сарае заперлась и то сало варила на свечи да на мыло. Дворню не допускала.

— Еще бы, холопам такого мыла не положено. Ты вот что, Прохор. Присмотрись к молодой вдове. Может, и засватаем.

* * *

— Ой, Сонька! Таких конфект ты отродясь не ела! И называется по-красивому — «зефир»! Белый да нежный, что твой снежок, только не холодный! Пробуешь — и сам будто на небесах. Уж пирожное-то на стол в Голубках подавали — объедение! Вроде и просто на взгляд-то первый. А все одно заметно, что той простотой там каждый день пользуются. И в доме чисто, пахнет приятно, не то что у нас, в праздник монашками накурили, да проветрить забыли. А спать положили — так ни единого клопика даже! И постельное тоже конфектами пахнет, да так сладко, что только сны и смотреть про нежное.

А еще поговаривают, что собирается голубковская барыня после Святок на ярмарку в Нижний. То-то небось еще диковинок привезет. Непременно на Масленицу надобно постараться в гости!

Глава 42

На Рождество я устроила праздник для своего большого трудового коллектива, с иллюминацией и угощением. Не таким изысканным, конечно, как для дворянства, но сытно, вкусно, разнообразно и красиво.

Для детей и, главное, для себя нарядила елку, даже две. Деревце поменьше — в гостиной, побольше — недалеко от крыльца. Идейно-разъяснительную работу возложила на отца Даниила, предварительно с ним побеседовав и угостив. Священник рассказал пастве, что ель не случайно и зимой остается зеленой, наш глаз радовать, а еще ель, в отличие от сосны, древо смиренное. Ну и в царском дворце нынче елки наряжают.

С украшениями заморачиваться я не стала. В ход пошли остатки комнатных гирлянд, а также яблоки и пряники. Кузнец Федор сделал из медного листа две Рождественские звезды, а я поместила в стеклянные колбы-подсвечники две свечки. В домашнем случае озаботилась, чтобы рядом с елкой не стояли любые легко воспламеняемые предметы интерьера, в том числе и по траектории ее падения.

Во дворе среди прочих угощений для мужиков было давно обещанное блюдо — картошка, сваренная, а потом слегка обжаренная с салом. Думала устроить эту кулинарно-просветительскую акцию пораньше, на Введение, но Павловна успела меня отговорить:

— Вы, барышня, никак забылись! Нехорошо выйдет — ведь пост Рождественский идет. Народ и вправду говорить станет, что это чертовы яблоки, коли их в