— Но…

— Никаких «но», — еще резче ответила я. И шерстяной темненький капот поплотнее запахнула. — Да, я знаю, моя репутация как верной вдовы подпорчена. Я намерена ее починить, а не сломать окончательно. Теперь спать!

Послышался печальный вздох. Я развернулась и ушла к себе. Ф-ф-ф! Легкую победу захотел? Обойдешься.

Конечно, получив от ворот поворот, Михаил Второй может и раздумать мне помогать. Бывают такие мужики. Но сдается мне, этот другой породы. Не удивлюсь, если начнет осаду по всем правилам. Та дичь, которая труднее дается, всегда желанней.

М-да… когда-то и мой Мишенька добивался меня с упорством настоящего медведя. Правда, на легкие победы муж не надеялся и случаем не пользовался. За что в том числе я его и полюбила.

А здесь…

Я легла и печально улыбнулась в темноту. Нет, это не мой Миша. Кто знает, появился ли он здесь вообще… я буду ждать и искать. А если не найду, что ж. Ребенок у меня есть. Даже и не один, если считать Степку и Дениску. Что уж там, Луша и Ариша недалеко от детей ушли. И все мои, уже родные. А захочу — еще кого усыновлю, здесь с этим просто.

Хозяйство, дела, задумки, заботы, дети. Проживу жизнь честной вдовой, только и всего.

Так уж я устроена. Был у меня один мужчина в жизни, и другого мне не надо.

Глава 38

Спала я крепко, проснулась легко и, еще не встав, решила вести себя с гостем как ни в чем не бывало, без намеков на ночную встречу. Это удалось — Михаил Федорович Второй и сам постарался сделать вид, будто ничего не случилось. Его камердинер истребовал на кухне теплой воды, побрил господина, причесал, а что же касается обработки ногтей, они могли бы служить рекламой маникюрного салона.

Гость с удовольствием пил кофе, ел горячие тосты с вареньем — простенький горизонтальный тостер, который засовывали в печь на угли, недавно был сделан кузнецом под моим руководством.

Так вот, Михаил Второй как ни в чем не бывало болтал о всяком разном прогрессе. Да, разговоры о французских запаянных супах — консервах и прядильных машинах не были для него маскировкой, он действительно этим интересовался. Продолжит ли он осаду крепости, оказавшейся неприступной, или готов просто болтать со мной о вещах, которые неинтересны большинству мужчин губернии? Пойму в будущем.

А будущие встречи были неизбежны. Во-первых, гость сам вернулся к вчерашнему неприятному разговору и обещанию разузнать подробности моего дела: намерен ли капитан-исправник копать и рыскать. Или печальная история будет предана забвению.

— А еще, — сказала я, — у меня в планах производить фабрикацию некоторых изделий, причем, возможно, таких, которых еще не делают в Российской империи. Было бы неприятно, если бы первыми покупателями оказались другие фабриканты, которые будут их воспроизводить на своих заводах. Я придумала, а они получат доход. Вы слышали о патентном праве? Как с этим обстоят дела?

— Да, — улыбнулся гость, — я знаю, что во многих странах создатели новых изделий обеспокоены такой возможной неурядицей. Мне известно, что не так давно вышел высочайший манифест о патентном праве, и, конечно же, в губернской канцелярии он должен быть.

— Что ж, это повод для визита в город, — поблагодарила я.

И тут в столовой появились два неожиданных посетителя. Первый, точнее первая, — кошка Мурка. Интересно, с чего этой пушистой бестии пришло в голову навестить барыню в это утро? Но она вошла, взглянула на меня, мяукнула, свернула к гостю, потерлась о его брюки.

На миг лицо Михаила Федоровича Второго стало свирепым — на блестящей черной ткани остался бело-серый клок. Но он увидел улыбку на моем лице, сменил гнев на восхищение и даже потянулся погладить кошку.

И тут в столовую с веселым топотом вбежала Лизонька. Она несла в руках что-то серое, маленькое и мертвое.

— Дядя котик! — обратилась она к гостю. — На, это тебе мышка!

И положила свой подарок на колени Михаилу Федоровичу.

И рассмеялась. А остальные, в том числе и кошка, замерли.

Я внимательно наблюдала, как отреагирует мужчина. Ни капли раскаяния не испытывала, только была наготове, чтобы пресечь возможное «нападение» на ребенка. Здесь и сейчас взрослый гость не постеснялся бы отругать чужого малыша, причем достаточно резко и грубо. Такое нынче в порядке вещей. Но с моей девочкой я этого не позволю, конечно.

Не знаю, то ли эта моя внутренняя готовность голодной матери-медведицы так отчетливо заполнила комнату, то ли умильная мордочка ребенка подействовала. То ли похвальная привычка моего гостя быть благосклонным ко всем обитателям моего дома, от рычащих псов до общительных кошечек.

В любом случае Михаил Второй не заорал, не отшвырнул дохлую мышь, не замахнулся на ребенка.

На пару секунд он застыл, потом слегка напряженным голосом выдал:

— Большое спасибо, мадемуазель. Но мне кажется, эту вещь все же лучше отдать вот этой кошке.

И стряхнул серый комок под ноги Мурке, сжавшейся от обычной кошачьей реакции на окрестный бедлам, но не уходящей от стола.

Кошка удовлетворенно муркнула, живо схватила добычу в зубы и молнией выскочила за дверь.

— Вот видите, мадемуазель, вашей пушистой охотнице понравился подарок. Не будем ее огорчать. — Михаил уже вполне овладел собой и даже улыбнулся, обращаясь ко мне: — У вас очаровательная дочь, сударыня. Такая добрая и милая девочка. Я бы с удовольствием провел с вами обеими хоть всю жизнь, но увы, увы. Вынужден откланяться. Дела-с призывают вернуться в город. Ждите от меня известий, Эмма Марковна, я непременно уделю самое пристальное внимание нашим с вами делам.

Угу. Нашим делам, надо же. У нас уже дела общие? Или это просто вежливость?

Я, повинуясь долгу хозяйки, проводила гостя до крыльца. Со мной потопала Лизонька, видимо, хотела еще посмотреть на дядю-котика. Увы, ей пришлось остаться в сенях — гулять можно сколько угодно, но только одетой.

После этого мы вернулись в столовую. Я посадила Лизоньку на колени и спросила строго-заинтересованным тоном:

— Где. Ты. Взяла. Дохлую. Мышь?

А сама немного испугалась ответа. Вдруг услышу: «Я решила стать девочкой-кошечкой и ее поймала»? Да, а потом убила. Век простой и жестокий, ей не раз придется видеть смерть животных и распоряжаться о забое скотины. Но не надо торопиться с таким опытом.

— Маменька, пасти, — нахмурилась дочка и приготовилась плакать. Я притянула ее и