застыли, и она не отдавала себе отчёта в латинских словах, слетавших с губ. Её остекленевший взгляд медленно скользил по освещённой свечами часовне, пока не остановился на сестре Кунигунде, стоявшей как ни в чём не бывало напротив алтаря. Она низко опустила голову, её взгляд был безмятежным. Как?

Лотта понимала – если евреев в кладовой обнаружат, в беду попадёт не только сестра Кунигунда, но и все обитательницы аббатства Ноннберг. Их могут арестовать, посадить в тюрьму, даже отправить в один из лагерей, о которых она слышала по радио. При этой мысли она ощутила внезапную ярость. Как могла Кунигунда быть такой неразумной, такой себялюбивой? Она отказалась подчиняться настоятельнице, которая велела вести себя как обычно. Она обманула её и других монахинь, она подвергла всех ужасной опасности! И более того, она поставила под угрозу саму жизнь аббатства, уклад которого не менялся на протяжении тринадцати столетий. Гнев Лотты нарастал с каждой секундой. Она вынуждена была обо всём рассказать сестре Кунигунде… или признаться настоятельнице.

До конца службы её мысли крутились, как колёсики часов, которые чинил отец. Когда все молитвы наконец были прочитаны, она поднялась и побрела вслед за остальными, едва ли понимая, куда идёт. А потом увидела, что сестра Кунигунда направляется не к трапезной со всеми остальными, а мимо неё, к соседнему коридору. Лотта поспешила за ней.

– Сестра Кунигунда! – В тишине замёрзшего коридора её голос прозвучал резко. Кунигунда обернулась, и лёгкая усмешка исказила её обычно безмятежное лицо.

– Я так и знала, что это ты. Снова хочешь навлечь на меня неприятности?

– У тебя не было никаких неприятностей, – ответила Лотта. – Тебе лишь трижды пришлось прочесть «Радуйся, Мария». – Сама она за свои грехи прочла эту молитву четырежды.

Кунигунда сложила руки на груди, спрятав ладони в широких рукавах рясы. Выражение её лица стало решительным, круглые щёки будто втянулись, в глазах цвета грязи появился стальной блеск.

– Чего ты хочешь, сестра?

Лотта покачала головой. Всё в этом разговоре было неправильным, нелепым; в аббатстве таких не вели. Она глубоко вдохнула и постаралась взять себя в руки.

– Я знаю о евреях, – тихо сказала она. Выражение лица Кунигунды не изменилось.

– И?

– Как ты можешь такое творить, – выпалила она, чувствуя, что вновь теряет самообладание, – после того, что сказала досточтимая мать?

– А что сказала досточтимая мать? – переспросила Кунигунда. – Что же она сказала, сестра Мария Иосиф? Давай, расскажи мне.

Лотта медлила, потому что в лице Кунигунды было что-то многозначительное, почти коварное, чего она не понимала.

– Что нам нужно продолжать жить как раньше. Что ничего не изменилось.

– И всё же с тех пор изменилось очень многое. Нацисты угрожают уничтожить церкви. Ты это, конечно, знаешь.

– Даже если так… – начала было Лотта, злясь на себя за то, что её голос звучит так неуверенно.

– Она сказала – каждому, кто обращается к нам за помощью, нужно помогать, – заметила Кунигунда. – Ты помнишь об этом, сестра? Или забыла, заботясь о собственном благополучии?

– Я помню, что она сказала, – пробормотала Лотта, терзаемая новыми смутными сомнениями. – Ты же понимаешь, что она не это имела в виду, – сказала она наконец. Ведь не могла же настоятельница иметь в виду такое. – И потом, разве евреи пришли в аббатство? – Кунигунда отвела взгляд. – Не думаю, – заключила Лотта, не в силах сдержать торжество в голосе. – Как же ты о них узнала? В чём ты замешана?

Кунигунда раздражённо вздохнула.

– Лучше тебе не знать. Лучше для тебя и, конечно, для меня, потому что я тебе не доверяю.

Лотта часто заморгала, задетая этим замечанием, хотя, пожалуй, обижаться тут было не на что.

– В Зальцбурге есть люди, которые помогают евреям и другим, кто нуждается в помощи. Я знакома с такими людьми. Вот всё, что тебе нужно знать.

– Что это за люди?

– Какая тебе разница? Хочешь вступить в их ряды? – съязвила Кунигунда.

– Откуда ты о них узнала? – продолжала настаивать Лотта. Она сама не понимала, почему для неё так важно это знать, просто чувствовала – и всё.

– Для тех, кто ищет пути, они всегда найдутся. – Кунигунда покачала головой. – И что теперь, ты расскажешь настоятельнице? – Её голос посуровел. – Ты понимаешь, что этих евреев арестуют, если они попадутся, и, скорее всего, убьют? Их уже отправляют в лагеря на востоке. Ты это знаешь?

– Меня это не касается, – парировала Лотта, начиная чувствовать себя увереннее, – и тебя тоже, что бы ты там ни узнала. Мы должны подчиняться, сестра Кунигунда, не задавая вопросов. Вот в чём наше призвание.

– Я подчиняюсь, – ответила Кунигунда. – Прежде всего, сестра Мария Иосиф, мы отвечаем перед Богом, и вот чему я подчиняюсь. – И, не дожидаясь ответа, она повернулась и пошла прочь по коридору, оставив Лотту одну стоять и смотреть ей вслед.

У Лотты ушло три дня на то, чтобы набраться смелости и рассказать всё настоятельнице. Она провела эти дни в молитве, борясь со своей совестью, с негодованием и гневом, которые она испытывала по отношению к Кунигунде за то, что та решила доставить столько трудностей и неприятностей, с чувством вины за свои мысли и сомнениями в них. Должна ли она заботиться о евреях? Её долг – заботиться обо всех людях, любить их больше, чем себя. Но как быть с послушанием настоятельнице, церкви, правительству? Все эти беспорядочные мысли мучили Лотту и наполняли её душу беспокойством. Она не хотела задаваться такими вопросами. Ей вообще не хотелось думать. Она поняла, что причина, по которой она пришла сюда, в аббатство, – по крайней мере одна из причин была в том, что ей не хотелось думать вообще ни о чём.

В конце концов, ради самой себя, ибо ей нужно было облегчить страдания, терзавшие сердце, она пошла к настоятельнице.

– Бенедикте, – поприветствовала досточтимая мать и, когда Лотта упала на колени, протянула руку для поцелуя.

– Доминус. – Лотта поднялась. Настоятельница улыбнулась ей, и на её измождённом лице была написана такая терпеливая нежность, что Лотта сразу же почувствовала облегчение. Конечно, досточтимая мать знала ответы на все вопросы.

– Что вас беспокоит, дочь моя?

– Это имеет отношение к сестре Кунигунде, досточтимая мать.

– Я так и подумала, что причина в этом.

Лотте следовало бы знать, что её отношение к другой послушнице не может остаться незамеченным.

– Дело не в том, что она не выполняет своих обязанностей, – сказала она, не поднимая головы, – хотя, признаю, это тоже вызвало у меня некоторое раздражение, и, конечно, я покаюсь за это.

Настоятельница чуть взмахнула пальцами, словно отгоняя прочь сомнения Лотты.

– Тогда что же вас так волнует, дочь моя?

– Боюсь, что-то