— Не хочешь по-хорошему учиться, страшилище. Будешь по-плохому. Будешь всю тренировку ползать вокруг зала. Да как таких рожают… наверное, после Чернобыля. Я никогда на тебе не женюсь, не хочу портить свой генофонд.

Он заставил меня лечь на живот.

— Ползи, рожденные ползать летать не могут. Отребье, недостойное жить… и каким чудом ты еще не пропила свой дар, удивляюсь. Мы не отомстим за Елену. Мы не будем любить друг друга. Не поженимся и не родим детей. Нет у нас будущего… И ты никогда не станешь воином! Хоть всю жизнь учись…

Я выслушивала все спокойно и покорно лежала на животе, готовясь ползти, когда он закончит. Но последние слова сотворили со мной чудо. Из забитой озлобленной девчонки я превратилась в бешеную тигрицу. Я поднялась одним прыжком. И изо всех сил ударила Бранимира кулаком в лицо. Он явно не ожидал от меня нападения. И даже не мог предположить, что такое возможно. Что я, во шинь, как он однажды меня назвал, брошусь на него.

Следующий удар я нанесла ногой. Боковой удар. Я долго отрабатывала его на груше, и он удавался мне особенно хорошо. И сейчас я ударила по-настоящему сильно. Бранимир даже не пытался защищаться. Да это было бесполезно. Он скорчился, прикрывая пах. Я пнула его по почкам. И Бран завыл от боли. Я уже не могла, да и не хотела останавливаться. Следующий удар был очень чувствителен — по щиколоткам. И от него Бранимир упал как подкошенный.

Никакое боевое искусство и никакие пояса ему не помогли против меня, слабой, неуклюжей девчонки. Той, что искренне его любила. Когда-то.

Я стала бить его ногами. И мне было так хорошо! Раб взбунтовался против господина. Тут подбежали ребята. Яр, не церемонясь, заломил мне руку за спину.

— Пошевелишься — сломаю. Ты меня знаешь, — прошипел он.

Владимир принес братину с холодной водой и вылил мне на голову. Мне сразу полегчало, и я обмякла в руках Яра.

— Она — берсерк, — восхищенно прошептал кто-то из младших. — Берсерки такие: вроде тихие, а в бою в них словно бес вселяется.

— Я буду нормально себя вести. Отпусти меня, — попросила я Яра. Тот убрал руку. Тем временем в себя пришел Бранимир. Яр и Тор встали у него по бокам, готовясь в любую минуту защитить меня.

Бран встал с видимым трудом. Но он не собирался бить меня. Он лишь плюнул и сказал:

— Поднять руку на своего тренера — последнее дело. Вон из моего клуба, сука. Вы все свидетели, если я еще раз увижу Элю здесь, она умрет.

Я хотела встать перед ним на колени и умолять, умолять оставить меня в клубе, но не могла. Я готова была целовать его ноги и облизывать его раны, но не могла. Я мечтала попросить о помощи у Яра и Владимира, но не могла. Все-таки я была воином. И у меня была гордость. И гордость восторжествовала над любовью.

В тот момент я словно умерла. Я абсолютно спокойно дошла до раздевалки, сняла с себя всю одежду до нижнего белья, и тут до меня дошло, что все закончилось. Я больше не буду переодеваться в этой каморке, щебеча с девчонками. Шутить с товарищами, вставать в спарринги. Я больше не была невестой Бранимира. И «Радомир» — больше не мой клуб.

Я совершила невозможное и невероятное — подняла руку на своего тренера и жениха. Эта мысль ужасала. И тогда я в одном белье распростерлась на холодном каменном полу и не заплакала, завыла.

Ко мне подходили ребята. Гладили, обнимали, просили одеться. Некоторые откровенно ласкали мое измученное тело. Все-таки я была красивой и совсем юной, что бы ни говорил Бранимир.

Но я ни на что не реагировала. Когда Тор сказал, что восхищается моим поступком, я заплакала еще сильнее. Наконец, Маша смогла одеть меня. Я вытерла слезы и резко оттолкнула ее. И побежала изо всех сил к подвесному мосту. Тому самому, где мы заключили обет быть вместе до самой смерти. Перун его услышал, так пусть теперь забирает мою жизнь, потому что я больше не могу дышать…

Я думала о том дне, когда Бранимир чуть не убил меня. Тогда еще любила его, теперь — нет. И поняла, что не прощу никогда. Я бежала, глотая прохладный весенний воздух. И задыхалась, но мне уже было все равно. Я знала, что жить остается считанные минуты, и в тот момент была почти счастлива.

Я все-таки победила в бою его — Бранимира.

Но при этом почему-то потеряла смысл жизни.

Непростительно отдалилась от своего Шаолиня. «Ты никогда не станешь бойцом», — эти слова подстегивали меня, и я бежала, когда уже не оставалось сил.

— Теперь все наконец-то закончится, — сказала я и перелезла через перила, — еще шаг, и все закончится. И не нужен больше никакой Шаолинь.

Краснокрестецк открылся мне. С той полнотой и любовью, с которой открывался лишь избранным. А мне все казалось мало. Даже на собственной свадьбе я сидела как в воду опущенная, потому что хотела одного — познать его. Увидеть потайное дно этого загадочного города, который я мысленно сравнивала с погибшей на дне водохранилища Татурой. Запрещенные и желанные. Загадочные и прекрасные. Сталкеры восхищались, сталкеры мечтали о них, но лишь я слышала зов Татуры, и я стала частью Краснокрестецка.

Утром после свадьбы, почти сразу после завтрака, я потянула мужа гулять и фотографировать. Френд посопротивлялся только для вида. Ему и самому не терпелось мне все показать. Я сразу обратила внимание, что воздух какой-то особенный. Город буквально благоухал.

— Почему здесь так легко дышится?

— Потому что деревьев много и мало машин, понимаешь? Да сама посмотри! — ответил Френд.

И действительно, прямо в асфальте посредине дороги росла сосна.

— Город стоили немцы, и они бережно отнеслись к природе, — пояснил муж, — а какие у нас озера и леса, какой прекрасный вид открывается на реку. Краснокрестецк — самый прекрасный город на земле!

— Да, он удивительный.

Это был место, застывшее во времени. Где-то в семидесятых годах двадцатого века. С этого времени новых зданий не строилось. Впрочем, и население увеличивалось медленно. Почему-то в благополучном Краснокрестецке люди не спешили заводить детей, а если и делали это, то не более одного.

Я еще раз осмотрелась, стремясь разглядеть нечто особенное. Казарменная чистота на улицах. Все здания — старые, но аккуратно отремонтированные. Дороги тоже радовали отсутствием дыр и колдобин. Мирно играла парочка малышей в песочнице, изредка прогуливались с колясками молодые мамы, сидя на лавочке, негромко беседовали пенсионеры, а ведь в двух шагах от них производилось страшнейшее ядерное оружие. Способное двадцать раз погубить Землю! И химическое, грозившее онкологией и ранней смертью. Но до этого никому не было дела.

Я продолжала фотографировать все подряд, наслаждаясь своим триумфом. Смущало лишь странное ощущение нереальности происходящего. Как будто мне приснилась и собственная свадьба, и пропускной пункт, да и сам Краснокрестецк. Как будто я уснула в заброшенном доме, чего категорически нельзя делать. И теперь не могу очнуться…