– Вот, мебеля спасаем, – солидно донеслось из-под рубашки. – Ну, морэ, кидаем, что ли?

– Кидаем, не то. Илья Григорьич, дядя Кузьма, вы бы в сторонку...

Илья спрыгнул вниз, сбросил лестницу, увлек за собой Кузьму. Через минуту сверху грохнулось пианино и благополучно развалилось на четыре части. Яшка и Гришка, не дожидаясь, пока Илья снова прислонит лестницу, спрыгнули следом.

– Вот незадача-то... – Гришка, размотав рубашку, расстроенно разглядывал пианино. – Такой струмент ценный угрохали... Может, починить можно будет?

– Починят, ничего, – отозвался Яшка, волоча прочь от дома уцелевшую часть с клавишами. – Прошлым разом тож в окно его кидали, и Семка-печник собирал потом. Четыре штафирки лишние остались, а играло же потом целый сезон!

– Отойдите-ка от дома, чаворалэ,[36] – велел Кузьма. – Все равно уже спасать нечего.

Он был прав: основное здание сильно горело. Из окон повыскакивали последние спасатели имущества, которое кое-как было свалено в кучу у забора. От поднимающегося к небу дыма не было видно звезд. Полуодетые девицы сгрудились вокруг мадам Данаи, которая озабоченно, по головам, пересчитывала их:

– Лушка... Матрена... Нюрка... А где Агриппина? Агаша, у тебя господин писарь с Садовой были? Где они?

– Убежавши, как дымом потянуло, не беспокойтеся...

Клиентов не осталось никого: к цыганам подошел только раздобывший где-то штаны Петька Конаков. Девица по-прежнему цеплялась за его плечо, взахлеб причитала, и, приглядевшись, Илья убедился, что она вдребезги пьяна.

– Ох, и спаситель вы мой несказанный, Петр Егорыч... Ох, и сколь же мине свечей за ваше здравие втыкати-и...

– Да замолчи ты, курва, – смущенно сказал Петька, сбрасывая девицу на грудь мадам Данаи. – Даная Тихоновна, сколь разов просить – не давайте вы Феньке ликера ананасного! Она после этого ни на что не годная! Сядет на постелю, расквасится и давай вспоминать, как в деревне лук на зорьке сажала...

– Не лук, а ле-е-ен, спаситель... – уже засыпая, поправила Фенька.

– Да хоть пальму ранжирейную! – Петька нервно осмотрелся по сторонам. – Чавалэ,[37] моей Симки нету здесь?

– А вон несется, – ехидно сообщил Кузьма, вглядываясь в темную улицу.

Оттуда и в самом деле слышались крики и топот: на место пожара бежали цыганки.

– Мать честная и все угодники... – Петька кинулся в переулок, успев крикнуть напоследок: – Эй, не было меня тут!

– Не было, не было! – захохотал Кузьма.

Илья стоял рядом и смотрел на горящий дом. Рыжие блики прыгали на чумазых лицах собравшихся. Яшка у забора умывался из ведра. Рядом разглядывал прогоревшую в нескольких местах рубаху Гришка. Несколько человек еще носились вокруг дома, оттаскивая выброшенное из окон добро. С задымленного неба смотрела луна. Илья не моргая глядел на белый диск. И вздрогнул от истошного вопля за спиной:

– Господи праведный! Анютка! Анька в дому осталась!

Кричала мадам Даная. Тут же вокруг нее сгрудилась толпа закопченного, мокрого, перепачканного народа, посыпались вопросы:

– Какая Анютка? Ваша? Племяшка?

– Как это она? Где?

– Почему не выскочила?

– Может, и нету ее там?

– Да как же нету, как же нету, люди добрые?! – Мадам Даная заливалась слезами на груди Якова Васильича, рвалась из его рук, порываясь бежать к пылающему дому. – Она же там осталась, наверху, на чердаке! Спит, поди. Ее же пушкой не подымешь! Господи, православные! Да сделайте что-нибудь, помогите, вытащите!

– Уж не вытащишь, Даная... – тихо сказал Яков Васильич.

Мадам Даная посмотрела на него, на охваченный огнем дом, зажала рот руками и, хрипло завыв, сползла на землю. Столпившиеся вокруг люди подавленно молчали. Толстая Матрена начала всхлипывать. Илья, не отрывая глаз, смотрел на огненный столб, в который превратился дом. И не заметил, как его Гришка вдруг вырвал из рук Кузьмы ведро воды, вылил его на себя, натянул на голову мокрую чуйку и, перекрестившись, кинулся к дому. Дружный вздох взлетел над толпой. Илья обернулся, успел увидеть, как Гришка приставляет к стене брошенную Кузьмой лестницу и быстро, как кошка, карабкается по ней.

– Чаво![38] Стой! Кому говорю, стой! Выдеру! – закричал Илья, бросаясь вслед, но было поздно: Гришка уже исчез в горящем окне. Илья кинулся было следом, но сразу несколько рук схватило за локти:

– Стой, морэ! Не поможешь! Оба пропадете!

– Да пошли вы к чертям!.. – орал Илья, вырываясь, но из темноты выглянула оскаленная физиономия Митро, потрясающего обгорелым поленом:

– Как дам вот сейчас! Сиди не дергайся! Ему же хуже сделаешь! Сядь, морэ, сядь, дорогой, даст бог, все получится...

– Настька где? – хрипло спросил Илья, садясь на землю. – Настьку не пускайте...

– Она еще дома, ведра раздает. Не пустим, уже Стешка побежала... Не беспокойся. Молись лучше.

Илья машинально перекрестился, но руки дрожали, горло стиснула судорога, а в голове билось одно: что теперь сказать Настьке. Ведь не выберется... Не выберется, паршивец, не сгорит, так задохнется... И чего только его понесло туда, невеста ему эта Анютка, что ли?!

Народ волной прихлынул к дому – стояли почти вплотную, не боясь, что ударит горящим бревном, сыпанет искрами. Мадам Даная колотилась в истерике на земле, над ней сгрудились девицы. Цыгане стояли с полными ведрами наготове, но с каждой минутой становилось все очевиднее, что их помощь не понадобится. На Илью уже смотрели с сочувствием. Рука Митро, сжавшая его плечо, казалось, окаменела. Кузьма в стороне тихо сговаривался о чем-то с Яковом Васильевым. Яшка стоял ближе всех к дому; весь подавшись вперед, смотрел воспаленными от жара глазами на пылающие окна. И стиснул зубы, застонав, когда в доме что-то тяжело рухнуло и из крыши вылетел сноп искр.

– Ну, все, крещеные, – вздохнув, сказал кто-то в толпе.

Илья бешено повернулся на голос, вырвался из держащих его рук... но в это время диким голосом завопил Яшка:

– Вон они!

Илья вскинул голову. И увидел в окне второго этажа фигуру сына. Гришка качался как пьяный, стоя на подоконнике. На плече у него висел какой-то белый сверток. На голове, вцепившись когтями в Гришкины волосы, истошно мяукала перепуганная кошка.

– Прыгай! Прыгай, чаво! – орал весь двор.

Илья подбежал вплотную и увидел, что глаза Гришки плотно зажмурены. «Дэвла, ослеп, что ли?» – мелькнуло в голове. Лестница еще стояла прислоненной к стене. Илья занес было ногу на нее, но подлетевший Митро оттолкнул его так, что он упал вместе с лестницей:

– Сдурел?! Стена сейчас завалится!

Ой, черт... Илья поднялся на колени, не сводя глаз с фигуры сына в окне. От бессилия сводило скулы. Набрав побольше воздуха, он гаркнул так, что заболело в груди: