– Прыгай, сукин сын! Отдеру как сидорову козу!

Гришка вздрогнул, открыл глаза. Испуганно посмотрел вниз, на отца, обернулся – и прыгнул. Илья кинулся к сыну и едва успел заметить, как прямо на него падает рассыпающаяся золотыми искрами стена дома. Но сверху шлепнулось что-то мокрое, вонючее, липкое, стало трудно дышать, кто-то поволок его по земле, твердый корень порвал рубаху, ободрал спину... – и темнота.

Илья очнулся от вылитого на голову ведра воды. Тут же сел торчком, огляделся:

– Гришка где?

– Да что ему будет, герою твоему... – проворчал кто-то рядом, и Илья узнал голос Якова Васильева. – Вон, девки его облизывают.

– Живой? – не поверил своим ушам Илья.

Вскочив, он в минуту разметал плачущий, смеющийся, кудахтающий клубок проституток, пробился к сидящему на земле сыну, крепко схватил его за плечи:

– Сынок! Гришенька! Как ты, господи? Не обжегся? Убью, паршивец, семь шкур спущу! Да как... как тебе только... О матери-то подумал?!

Гришка растерянно улыбался, щурил глаза. Илья размахнулся было дать ему подзатыльник, но руки отчаянно дрожали, и он сумел только торопливо, неловко ощупать сына с ног до головы. Кажется, все у того было на месте.

– Да я целый, дадо... – хрипло сказал Гришка, глядя на него. – Не надо. Люди... Цыгане смотрят.

– Поучи отца еще! Это от дыма... – Илья вытер рукавом глаза, поспешил отвернуться. Увидел рядом, у куста, лежащую Анютку. Ей уже подсунули под голову подушку, вытерли лицо, обвязали мокрым платком опаленные волосы, а она все моргала короткими ресницами и спрашивала у ревущих девиц:

– А что случилось, мадамочки?

– Вот сон у девки! – подивился Кузьма, присаживаясь рядом с Ильей на корточки. – Не поверишь, морэ, – битый час добудиться не могли! Ничего не видела – ни пожара, ни дыма, ни Гришки! Даже когда стена упала, не проснулась! Яков Васильич на нее полведра воды вылил, только тогда глазами захлопала!

Растрепанная, зареванная мадам Даная одним рывком подняла Анютку на ноги и повергла на землю перед Гришкой:

– В ноги! В ноги кланяйся, дуреха! Сколь народу из-за тебя чуть не загинуло!

– Да не загинуло же, Даная Тихоновна... – смутился Гришка и наклонился, чтобы помочь всхлипывающей Анютке встать.

В это время с Большой Грузинской донесся сперва слабый, а потом уже отчетливый звон и грохот.

– Ну, наконец-то, царствие небесное, – устало сказал Кузьма, поднимаясь, – из Тверской части летят. Еще бы завтра схватились, ироды.

Илья поднялся на ноги. По черной Живодерке несся, громыхая, пожарный обоз, огонь факелов отражался в медных касках, бочка прыгала на кочках и плескала водой. Несколько пожарных спрыгнуло с лошадей на ходу, кинулись разматывать брезентовые рукава, расхватывать багры.

– Ну, все. – Илья повернулся к сыну. – Пошли-ка домой. Идти-то сам можешь? Ох, мать сейчас тебе покажет!

Гришка молча улыбнулся. Встал и пошел рядом с отцом.

Утро занялось ясным, свежим. О ночном пожаре напоминал лишь запах гари и мокрого угля, заполнивший весь Большой дом. Взбудораженные цыгане так и не легли спать и до света сидели в нижней зале, раз за разом пересказывая друг другу ночные события. Только главный герой, Гришка, войдя в дом, сразу свалился на полати в кухне и захрапел. Илья сильно подозревал, что сын притворяется, чтобы не смотреть на слезы матери. Успокаивать перепуганную, заплаканную Настю, которой цыганки успели сообщить, что горящий дом свалился прямо на ее сына, Илье пришлось самому. Успеха его утешения не имели: Настя тихо провсхлипывала до утра, сидя рядом со спящим Гришкой и гладя его по плечу. Не успокоило ее даже то, что сын был целым и невредимым, сумев опалить только брови и ресницы и заработав сильную головную боль от дыма.

Проснувшись наутро, Гришка все-таки был вынужден еще раз выслушать причитания Насти, дать себя осмотреть с ног до головы, поклясться матери на иконе, что больше он никогда, ни за что, ни за кем не полезет ни в какой огонь, – и лишь после этого был с миром отпущен поглядеть на пепелище вместе с другими парнями. А Илье пришлось остаться и по новой выслушивать Настькины нотации, главной темой которых было: «А ты куда, дух нечистый, смотрел?!» Он не спорил: что толку? Сам чуть не умер со страха...

Компания молодых цыган со смехом и шутками шла по Живодерке. Вся улица была ночью на пожаре, все видели Гришку на подоконнике горящего дома – и из-за каждого забора сыпались вопросы, похвалы, одобрительные возгласы и поздравления. Гришка искренне смущался, краснел, вызывая смех парней, вполголоса ругался:

– Чего им всем надо? Своими бы делами занимались...

– Да как же, жди! – ухмыльнувшись, хлопнул его по спине Яшка. – Ты теперь герой пуще Ланцова![39] Вот погоди, дойдем до Данаи – тебя там еще и мадамы зацелуют!

Гришка совсем растерялся и уже готов был ушмыгнуть в ближайший переулок, не дожидаясь объятий обитательниц публичного дома. Еще утром ему испортило настроение то, что Маргитка, оказывается, единственная из всех девчонок-цыганок не прибежала на пожар и не видела его. Более того, она выслушала рассказ парней о Гришкином подвиге с полным равнодушием, чуть ли не зевая, а под конец еще и фыркнула: «Вот нужда-то дураку за всякой пигалицей по головешкам скакать...» Когда же Гришка, отчаянно конфузясь, осмелился сказать, что за ней, Маргиткой, он полез бы и в пекло адское, девчонка с обидным смехом заявила: «Вольно кобеляти на луну брехати!» – ловко увернулась от Яшкиного подзатыльника и убежала. И никакие восторги и поздравления соседей не могли возместить Гришкиного расстройства. И тем более ни к чему ему был весь курятник мадам Данаи, но не говорить же было об этом цыганам...

Впереди показался публичный дом – вернее, то, что от него осталось. Яшка только присвистнул, обозрев обширные завалы горелых бревен, засыпанных золой и пеплом, которые местами еще дымились. Левый флигель и основное здание сгорели дотла, правое крыло было почти цело, лишь обгорев снаружи: его успела спасти пожарная команда. Она же погасила занявшийся было маслишинский дом по соседству. По оценке всех собравшихся, Живодерка дешево отделалась. Сейчас в грудах угля копошились перемазанные сажей девицы мадам Данаи, отыскивая уцелевшие вещи. Сама мадам, сидя на ворохе подушек у забора, озабоченно щелкала на счетах и время от времени что-то записывала карандашиком на бумажке. Рядом с ней стоял лохматый, насупленный дядька в подпоясанной веревкой косоворотке – вожак артели строителей. Сами мужики деловито разбирали завалы бревен, и Гришка ничуть не удивился, увидев, что ими уверенно распоряжается Яков Васильич – такой же бодрый, подтянутый и сердитый, как и всегда.

– И никакой устаток его не берет! – восхищенно сказал Яшка, глядя на старого цыгана. – А ведь душу положу, что спать не ложился. И где только успел уже мужиков достать? Эй, Яков Васильич, бог в помощь! Даная Тихоновна, каков убыток, а? Еще слава богу, что за Садовой живем!

– Твоя правда, парень, – со вздохом сказала хозяйка заведения, сдвигая на лоб очки. – А то вовсе пришлось бы дело закрывать. А так, глядишь, и выкарабкаемся с божьей помощью.