Я иду обратно в спальню, готовая упасть на кровать и уснуть. Но как только я отворачиваю одеяло, моя голова ударяется о лампу, стоящую на прикроватном столике и нависающую над кроватью.

– Ой! – непроизвольно восклицаю я, закатывая глаза. Я помню, что проклятая лампа стоит здесь. На минуту я пугаюсь, что выдала свое присутствие, но в доме по-прежнему тихо.

Почесывая голову, я проскальзываю в свое укрытие, стараясь обойти лампу так, как следовало это сделать, теперь я вспомнила об этом.

Я выглядываю в окно, мне видны окна в доме Мари на нашей улице. Ни одно окно в ее доме не светится, и я представляю, что Майк, Софи и Ава крепко спят.

Из задумчивости меня выводит слепящий свет и вид моего отца в нижнем белье с бейсбольной битой руках.

– О господи! – вскрикиваю я, карабкаясь в дальний угол кровати, как можно дальше от него.

– Ох, – говорит отец, медленно опуская биту. – Это ты.

– Разумеется, это я! – говорю я ему. – Что ты собирался делать?

– Я собирался выбить всю душу из вора, прокравшегося в мой дом! Вот что я собирался сделать!

В спальню врывается мама в клетчатых пижамных брюках и майке с надписью «Прочитай хоть одну долбаную книгу». Не приходится сомневаться, что майка – подарок отца, который она отказывается носить вне дома.

– Эмма, что ты здесь делаешь? – говорит она. – Ты напугала нас до полусмерти.

– Я оставила записку на кухонном столе!

– О, – говорит отец с притворным облегчением и смотрит на мать. – Не бери в голову, Эш, будем считать, что это наша ошибка.

Я бросаю на него саркастический взгляд, чего, я могу поклясться, не делала с тех пор, когда мне было семнадцать лет.

– Прими наши извинения, Эмма. В следующий раз, когда мы испугаемся, что на нас напали ночью, мы первым делом проверим, нет ли записки на кухонном столе.

Я хочу извиниться, понимая всю нелепость своего решения вломиться в родительский дом, а потом винить их за то, что они удивляются. Но мама опережает меня.

– Дорогая, с тобой все в порядке? Почему ты не с Сэмом? – Клянусь, хотя, может быть, я излишне чувствительна, но после предлога «с» и перед словом «Сэмом» она сделала маленькую паузу, поскольку она не уверена, с кем я должна быть.

Я вздыхаю, отчего расслабляются прежде напряженные мышцы плеч и спины.

– Возможно, мы не поженимся. Думаю, завтра я пойду на свидание с Джессом. Не знаю. Если честно… Не знаю.

Папа кладет биту на пол. Мама проталкивается вперед и садится на кровать рядом со мной. Придвинувшись к ней, я кладу голову ей на плечо. Она гладит меня по спине. Почему всегда успокаиваешься, когда родители обнимают тебя? Мне тридцать один год.

– Не надеть ли мне брюки, а? – спрашивает отец.

Мы с матерью смотрим на него и киваем.

Он исчезает, только его и видели.

– Расскажи мне, как ты провела сегодняшний день, – говорит она. – Не таись, облегчи душу.

Пока я рассказываю, в комнату возвращается вспотевший отец и садится с другой стороны от меня. Он берет меня за руку.

Они слушают.

В конце, когда я все выложила, ничего не упустив, мама говорит:

– Если хочешь услышать мое мнение, то ты обладаешь исключительной способностью любить всем сердцем, даже если оно разбито. Это здорово. Не вини себя за это.

– Ты – борец, – говорит папа. – Ты уперлась после того, как тебя сбили с ног. Это мне в тебе нравится больше всего.

Я смеюсь и говорю радостным голосом:

– Не потому ли я заведую книжным магазином?

Я шучу, но на самом деле я не шучу.

– Ничего подобного. У тебя так много прекрасных качеств, что, честно говоря, это даже не входит в первую десятку.

Пристроив голову у него под мышкой, я затихаю на минутку. Я вижу, как у мамы закрываются глаза, а дыхание отца замедляется.

– Ладно, идите спать, – говорю я. – Обо мне не беспокойтесь, спасибо вам. Простите еще раз, что напугала.

Они оба обнимают меня, а потом уходят.

Я лежу на своем старом матрасе и пытаюсь уснуть, но глупо было даже рассчитывать на то, что меня одолеет сон.

Как раз около шести утра я замечаю свет в доме Мари.

Я снимаю кольцо, подаренное мне Сэмом в честь помолвки, и кладу его в сумочку, а потом надеваю брюки, беру в руки ботинки и иду прямо к входной двери.

Мари с Авой – в ванной комнате, дверь которой открыта. Ава сидит на горшке, а Мари уговаривает ее расслабиться. Близняшки приучены к туалету, но несколько недель назад у Авы стал наблюдаться регресс. Она согласна пойти в туалет только в том случае, если ее будет сопровождать Мари. Я решила задержаться и, по праву тети, встала у двери.

– Ты можешь пройти и присесть, – говорит мне Мари, садясь на кафельный аспидно-серого цвета пол ванной. – Мы скоро придем.

Благодаря кохлеарным имплантам несколько месяцев назад девочки научились говорить, намного позже, чем другие дети. Мари и Майк, общаясь с ними, также используют язык жестов. Мои племянницы, о которых мы все так беспокоились, быть может, в конце концов овладеют двумя языками. И все это главным образом благодаря тому, что Мари феноменальная, заботливая и неутомимая мать.

В данный момент она больше осведомлена об американской системе языка жестов. сообществе глухих, слуховых аппаратах, кохлеарных имплантах и о том, как работает внутреннее ухо, чем, возможно, о чем-либо еще, в том числе о том, что она всегда любила, то есть о литературе, поэзии и о псевдонимах, которые берут себе писатели.

Но она также измотана. Сейчас половина седьмого утра, она разговаривает с дочкой, одновременно показывая ей жестами, чтобы та «пописала в горшок ради мамочки».

Под глазами у нее мешки, похожие на сумку кенгуру.

Когда Ава наконец заканчивает свои делишки, Мари относит ее к Майку, который лежит в кровати вместе с Софи. Стоя в коридоре, я мельком смотрю на Майка, он, в полусне, лежит под одеялом, держа Софи за руку. В какой-то момент, словно в состоянии озарения, я вижу мужчину, который мог бы быть отцом моих собственных детей, и, стыдно признаться, что картинка была нечеткой и расплывчатой.

Мари выходит из спальни, мы идем на кухню.

– Чаю? – спрашивает она, когда я сажусь за стол.

Я не очень люблю чай, но здесь прохладно, и приятно выпить чего-нибудь теплого. Я бы попросила кофе, но знаю, что в доме Мари его нет.

– Конечно, с удовольствием, – говорю я.

Кивнув мне с улыбкой, Мари включает чайник. Стол у Мари на кухне в два раза больше, чем стол в моей столовой. Стол в нашей столовой, нашей с Сэмом.

Мгновенно меня охватывает уверенность.