Я не хочу уходить от Сэма. Я не хочу терять созданную мной жизнь. Снова терять. Я люблю Сэма. Я не хочу покидать его, я хочу сидеть вместе с ним за пианино и играть «Собачий вальс».

Вот чего я хочу.

Потом я вспоминаю, как выглядел Джесс, когда выходил из самолета. И вся моя уверенность улетучивается.

– Уф, – фыркаю я, наклоняясь вперед и кладя голову в гнездо, свитое из моих рук. – Мари, что мне делать?

Она продолжает доставать из кухонного шкафа разные пачки с чаем. Она вынимает их все и кладет передо мной.

– Не знаю, – отвечает сестра. – Не могу представить себя в твоей шкуре. Мне кажется, оба решения одинаково правильны и ошибочны. Возможно, не такого ответа ты ожидала, но я просто не знаю.

– Я тоже.

– Стоит ли спрашивать, что подсказывает тебе интуиция? – говорит она. – Скажем, что ты видишь, когда закрываешь глаза? Свою жизнь с Сэмом? Или же свою жизнь с Джессом?

Я потакаю ее игре в надежде на то, что достаточно просто зажмуриться, чтобы понять, чего мне хочется. Но ничего не выходит. Я открываю глаза и вижу, что Мари наблюдает за мной.

– Ничего не получается.

Чайник начинает свистеть, и Мари поворачивается к плите, чтобы снять его.

– Знаешь, тебе не остается ничего другого, кроме как действовать поступательно, – говорит она. – Именно так говорят, когда нужно двигаться шаг за шагом. – Она наливает кипяток в белую кружку, которая стоит передо мной. Я смотрю на нее снизу-вверх.

– «Earl Grey»? – спрашивает она.

– «English Breakfast»? – спрашиваю я в ответ и начинаю смеяться, говоря: – Мне так не хватает тебя. Я понятия не имею, что означает та или иная марка чая.

Она смеется, берет пачку «English Breakfast», открывает ее и вытаскивает чайный пакетик.

– Вот, в следующий раз ты будешь знать, каков на вкус «English Breakfast». – Она кладет его в мою кружку и вручает ее мне. – Заменитель сахара? – предлагает она.

Я отрицательно качаю головой. Полгода назад я перестала употреблять искусственные заменители сахара и чувствую себя точно так же, как раньше, но по-прежнему уверена, что мне это на пользу. – Я не пью чай с заменителями.

Мари закатывает глаза и демонстративно кладет себе в чашку два чайных пакетика.

Я смеюсь, глядя в свою чашку. Я слежу за тем, как чай из пакетика начинает растворяться в воде. Я наблюдаю, как постепенно образуется водоворот. До меня уже доносится его землистый аромат. Обхватив руками горячую кружку, я согреваюсь его теплом. В рассеянности я верчу в руках веревочку.

– Как ты думаешь, можно ли любить одновременно двоих? – спрашиваю я сестру. – Я все время думаю об этом. Мне кажется, я люблю их обоих, по-разному и с одинаковой силой. Возможно ли это? Не разыгрываю ли я себя?

Она задумчиво макает чайный пакетик в чашку.

– Честно говоря, я не уверена, – говорит она. – Но, мне кажется, проблема не в том, кого ты любишь, или и не в том, что ты любишь обоих. Я думаю, дело в том, что ты не понимаешь себя. Ты теперь другая, не та, что была до того, как потеряла Джесса. Все это в корне изменило тебя.

Мари, уставившись в угол, размышляет, а потом неуверенно снова принимается говорить:

– Не думаю, что ты пытаешься разобраться, любишь ли ты Сэма больше, чем Джесса. По-моему, ты пытаешься понять, хочешь ли ты стать той женщиной, которая идет по жизни рядом с Джессом, или же той, которая идет по жизни рядом с Сэмом.

Меня словно кто-то расколол пополам и обнаружил внутри мерзкую раковую опухоль, скрытую глубоко в моем теле. Я ничего не говорю в ответ. Я не поднимаю глаз, наблюдая за тем, как капающие с моего лица слезы падают прямо в кружку. И хотя слезы источают мои глаза и я вижу, как они падают, я представления не имею, что они означают.

Я отрываю глаза от кружки.

– Думаю, что ты, наверное, права, – говорю я.

Мари кивает, а потом смотрит мне в глаза.

– Прости меня, – говорит она. – Для меня важно, чтобы ты знала об этом. Чтобы ты знала, как я сожалею о том, что я наделала.

– О чем ты сожалеешь? Что ты имеешь в виду?

– В тот день, на крыше. В тот день, когда я обнаружила, что ты высматриваешь… – Я как будто вдруг возвращаюсь на сто лет назад: бинокль, крыша, тревожная уверенность в том, что я могу спасти его, просто наблюдая за берегом. – Прости, что я убедила тебя в том, что Джесс мертв, – говорит Мари. – Ты знала, что он не…

Мари далеко не плакса. По ее лицу не догадаешься, что она чувствует. Только голос выдает, как глубоко она раскаивается, проглатывая отдельные слоги.

– Мне не следовало в тот день быть там. На самом деле, я много лет совсем не помогала тебе. И вдруг я оказалась той, которая говорит тебе, что произошло самое худшее. Просто я… Я думала, что он погиб. И думала, что делаю доброе дело, заставив тебя посмотреть правде в лицо. – Она качает головой, словно разочарована в себе. – Но вместо этого я отобрала у тебя надежду. Надежду, отказываться от которой у тебя не было никаких причин. И я… Мне очень жаль. Мне ужасно жаль. Ты не представляешь, как я сожалею, что отняла ее у тебя.

– Нет, – говорю я. – Случилось совсем другое. Я, как безумная, залезла на крышу. Я была совершенно ненормальной, Мари. Было абсурдом думать, что он жив, не говоря уже о том, что я могла спасти его, что могла разглядеть его там, глядя на крохотную точку на берегу. Это было безумие. Любой здравомыслящий человек предположил бы, что он мертв. Я должна была понять, что логично прийти к заключению о том, что он погиб. Ты помогла мне понять это. Благодаря тебе я не сошла с ума.

Оказывается, что я впервые размышляю о том, что посмотреть в глаза правде и сохранить рассудок – не одно и то же, если то и другое зачастую происходит одновременно. Я начинаю понимать, что они, возможно, скорее взаимосвязаны, чем синонимичны.

А потом я осознаю, что если я не виню Мари за то, что она была уверена, что Джесс мертв, если я не считаю ее веру в его гибель признаком того, что она поставила на нем крест, значит, я не должна винить себя за то, что сделала то же самое.

– Прошу тебя, выбрось это из головы, – говорю я ей. – В тот день на крыше… ты спасла меня.

Мари смотрит вниз, в чашку с чаем, а потом кивает:

– Спасибо за то, что ты так сказала.

– Спасибо за то, что ты так поступила. И я рада, что это была ты. Не знаю, стали бы мы с тобой так близки… то есть я думаю, все продолжалось бы как прежде…

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – говорит Мари. – Понимаю.

После того как мы делились опытом, умасливая своих родителей, мы стали нежнее относиться друг к другу, пережив невзгоды. Потеря моего мужа и проблемы, связанные с воспитанием близнецов Мари, сблизили нас.

– Я только рада, что теперь у нас такие отношения, – говорит Мари. – Очень, очень рада.