Мое возвращение не остается незамеченным, вездесущая ребятня, которой даже февральская вьюга нипочем, мчится вслед за Ураганом по узкой деревенской улочке, оглашая окрестности радостным визгом. Немногочисленные взрослые испуганно жмутся к стенам своих лачуг, кланяются едва ли не до земли, провожают настороженными взглядами. Сердце перестает болеть, но бьется так часто, что, кажется, вот-вот выпрыгнет из груди. Скоро я увижу свою маленькую Клер и отца, и аббата Алануса. Про Гуго стараюсь не вспоминать, не из страха, во мне давно не осталось страха, просто думать о нем противно.

Ворота замка гостеприимно распахиваются, а я морщусь от пронзительного скрипа – раньше ворота не скрипели. К Урагану, согнувшись в три погибели, подбегает старый Луи, слуга, которого я знаю с пеленок. Конь еще не успевает остановиться, а Луи уже виснет на поводьях, с невразумительным бормотанием жмется к лошадиному крупу.

– Господин, мой господин вернулся! – это первые слова, которые я могу разобрать.

Наклоняюсь, ободряюще хлопаю слугу по сгорбленной спине.

– Луи, Ураган тебя едва не затоптал, – говорю я со смесью укора и нежности.

– Рене, мой мальчик, – Луи поднимает ко мне лицо, по морщинистым щекам струятся слезы. Мне хочется думать, что это слезы радости. – Ты вернулся, и старый Луи может умереть, с чистой совестью последовать за своим господином.

– Последовать за господином? – Внутри становится холодно и пусто, я не спрыгиваю, а почти падаю с коня. – Отец?..

– Уже два года… – Луи втягивает седую голову в плечи, точно боится, что я его ударю, – два года мы живем в аду, мой господин, – теперь он смотрит мне прямо в глаза, и в его старческих морщинах мне чудится ненависть.

– А Клер? – боюсь спрашивать, потому что уже знаю ответ.

– Пройдем в дом, мой господин, – Луи снова опускает голову. – Здесь очень холодно.

– Где Клер? Она жива?

– Жива, мой господин, – Луи разворачивается и, не глядя на меня, семенит к замку.

К тому моменту, когда сборы были закончены, погода окончательно испортилась. Небо из ярко-голубого сделалось мрачно-серым и вот-вот собиралось разразиться мелким дождиком. В воздухе пахло сыростью и меланхолией. Не оставалось никаких надежд на то, что через часок-другой все устаканится. На ближайшую пару дней лето отменялось.

Сабурин такую погоду не любил. Он был человеком крайностей и мог адекватно воспринимать либо абсолютную жару, либо тридцатиградусный мороз. Ну, на худой конец, грозу – как неизбежное, но скоротечное зло. А всякие полутона не для него. Работоспособность сразу падает до критического уровня, и организм, игнорируя команды хозяина, начинает настраиваться на непозволительный лирический лад. А тут еще предстоит дорога. Да не триста километров, как утверждала вчера Белоснежка, а все триста восемьдесят. Это, между прочим, три часа за рулем, не считая времени, которое потребуется, чтобы выехать из города. Сейчас уже одиннадцатый час, значит, до родового гнезда они доберутся в лучшем случае часам к трем дня. Если накинуть еще пару часов на осмотр дома и отдых, то получится, что выезжать обратно придется ближе к вечеру, а вечером в Москве час пик – это всем известно. Выходит, день, по-любому, можно считать убитым. И еще хорошо, если им удастся хоть что-нибудь отыскать в той дыре, которую – Сабурин был в этом абсолютно уверен – представляет собой деревенька Зябровка. А то ведь вполне может статься, что смотаются они впустую, только бензин сожгут и драгоценное время потеряют.

Настроение испортилось окончательно. Сабурин мрачно следил за дорогой и с Белоснежкой почти не разговаривал. К тому моменту, когда они выбрались наконец за МКАД, пошел дождь. «Дворники» лениво шаркали по лобовому стеклу, сметая мерзкую, похожую на морскую пыль морось. Белоснежка, свернувшись клубочком, дремала на переднем сиденье, а Сабурин заводился все больше и больше.

Никогда раньше с ним такого не случалось, чтобы здравый смысл и здоровый прагматизм потеснила самая банальная жалость. Он принципиально не подавал милостыню, не подбирал на улице бездомных котят, не бросался очертя голову переводить через дорогу старушек, а тут какая-то белобрысая пигалица умудрилась, не прилагая к этому особых усилий, взять его в оборот. Да, сначала в его действиях присутствовала исключительно финансовая заинтересованность – не каждый день тебе предлагают три тысячи баксов за мелкую услугу в виде предоставленного на пару дней убежища, – но потом-то все пошло наперекосяк, он сам возомнил себя тимуровцем и взялся опекать совершенно незнакомую девицу. Да ладно бы опекать, это еще полбеды. Речь-то идет о куда более серьезных вещах, и дело, в которое он так глупо вляпался, вовсе не безопасное. А еще погода эта осенняя сбивает с правильного настроя, навевает нехорошие мысли, не позволяет расслабиться ни на секунду.

Километров через сто оказалось, что погода – еще не самое большое зло. Прав был классик, утверждавший, что в России всего две беды – дураки и дороги. В ряды дураков Сабурин недавно записался вполне добровольно, а сейчас вот убедился в верности и второй части высказывания. Желая сэкономить время и бензин, он выбрал самую короткую дорогу. Путь этот был указан на карте ярко-черной линией, не тонкой и не толстой, вполне проходимой. Но то на карте, а на деле выяснилось, что дорожка-то фронтовая, вся в выбоинах и колдобинах, не ведавшая ремонта со времен Первой мировой. И теперь, чтобы сохранить в целости и сохранности колеса и подвеску, приходилось ползти со скоростью пятьдесят километров в час.

Измученный дорогой Сабурин вполголоса матерился и проклинал все на свете: Белоснежку с ее родовым гнездом, погоду, дорожников, того козла, который рисовал карту, ну и себя, родимого, до кучи.

Тем временем девчонка успела выспаться и сейчас растерянно хлопала глазищами, созерцая мрачные окрестности. Мало того, она еще имела наглость спросить, скоро ли они доберутся до места. Сабурин буркнул, что к ночи, может быть, доберутся, чертыхнулся, объезжая угрожающего вида выбоину, и бросил на девчонку такой красноречивый взгляд, что она втянула голову в плечи и разговоров больше не заводила.

Наконец мучения подошли к концу, и с фронтовой дороги верная «бээмвушка» съехала пусть и не на идеальное, но все же достаточно проходимое шоссе. Дальше дело пошло веселее. Приободрившийся Сабурин втопил в пол педаль газа, рассчитывая хоть как-то наверстать упущенное время, но не тут-то было. Очередная неприятность в виде патрульной машины ГИБДД коварно пряталась в придорожных кустах. Служитель правопорядка, остановив «БМВ» и игриво помахав перед сабуринским носом радаром, призвал нерадивого автолюбителя к ответу. Пришлось отвечать. Ответ был стандартный, отработанный за годы немалого водительского стажа до автоматизма. Вложенная в права купюра должна была убедить гибэдэдэшника в полнейшем сабуринском раскаянии. Но то ли купюра была недостаточно крупной, то ли служитель закона оказался слишком принципиальным, только договориться с ним сразу не удалось. Пришлось выбираться из машины, демонстрировать содержимое багажника, а потом и аптечки, дышать в «трубочку», отвечать на десяток вопросов, чтобы в итоге с виноватой улыбкой сунуть вымогателю еще одну купюру, на сей раз гораздо большего достоинства. В итоге вырваться из лап гибэдэдэшника Сабурину удалось только спустя четверть часа, а дальше, опасаясь повторения инцидента, ехать почти не нарушая скоростной режим. Принимая во внимание все эти жизненные коллизии, не было ничего удивительного, что в Зябровку они въехали лишь в пятом часу вечера.