– Герцог Валериан Ламберто Траста, как я и предполагал, в замке, – вслух порадовался Эо, рассматривая шпили и флаги за стенами внутреннего города. – Малыш, надо полагать, в восторге от известия о вашем прибытии, гранд. Готовит пышную встречу. Набожности в нем на ноготь, зато воинственности – дядя Бертран позавидовал бы…

– Извольте занять подобающее сэрвэду место, – негромко предложил Факундо, раздражая все сильнее своим нежеланием выказывать страх или сомнения. – Или скиньте одеяние, не подобающее вам, еретику для всякой людской веры, ведь суть ваших личных воззрений – человеконенавистничество…

– Ошибаетесь! Ненависть – удел юнцов, я лишь рационален без детской восторженности. Но вы правы в ином: я не сэрвэд, – рассмеялся Эо, пряча злость. – Пожалуй, да. Я – нэрриха, пусть видят. Жаль, я не стригу волос коротко, было бы нагляднее.

Эо вывернулся из плена темной ткани, сбросил рясу на мостовую, ничуть не заботясь о почтении к одеянию слуги веры. Остался в красной шелковой рубахе, просторной, отделанной шитьем. Узкие брюки подчеркивали юношескую стройность тела, широкий пояс облегал талию. Эо упер кулак в бедро, гордо вскинул голову… и выругался, покатившись из седла: конь споткнулся, осел на круп и захрипел…

– Подайте другого коня, – приказал гранд без задержки.

Карета миновала последний изгиб улицы, и впереди показались ворота внутреннего города, его стража отсалютовала гостям. Над свободным шпилем замка взвился новый флаг, едва карета миновала арку ворот. Теперь все в Тольэсе могли увидеть: прибыл первый гранд. За окном кареты проплывали дома, все гуще толпились люди, слух о госте полз по городу, пробуждая у одних любопытство, у других – молитвенный восторг. Повозку с мощами святого Раймунда пытались потрогать, самые рьяные кричали, вымаливая благословение гранда и поднимая детей на вытянутых руках. Сэрвэды теснили горожан конями и убеждали на словах, зная неприязнь гранда к грубости в обращении с верующими. Суета росла, скорость продвижения сокращалась, закат темнел, как подсыхающая кровь – уже не багряный, а бурый.

Нэрриха выругался сквозь зубы и хлестнул коня, бесцеремонно расталкивая людей, стращая плетью. Так он пробился вперед и первым выехал на площадь перед главными воротами замка. Конная гвардия герцога уже создала коридор для карет, горожане шумели и теснились по сторонам. На сына штиля невежливо показывали пальцами, не узнавая или сомневаясь в происхождении. Эо ехал, старательно сдерживая злость… Пока не наткнулся, как на стену – на взгляд. Конь замер, нэрриха обернулся.

Взгляд, который смог остановить нэрриха, принадлежал молодой цыганке. Она стояла за рядом конных гвардейцев, бесцеремонно вцепившись в край попоны и не обращая внимания на ругань всадника. Красивые женщины знают силу своей слабости. Эту, восхитительную и безупречную, не ударят и даже не оттолкнут, да и ругань вот-вот иссякнет. Бранные слова – лишь способ доказать соседям непричастность к нарушению порядка. Действительно: хотя простолюдинка встала не там, где следует, её не гонят, но, по крайней мере, ругают и вразумляют…

– В этой гнилой насквозь крепости есть еретики и предатели всех сортов, – усмехнулся Эо, покосившись на смолкшего гвардейца. – Южане, тагезцы, цыгане, дикари-горцы. И худшее из порождений мрака: горская южная цыганка, еретичка, да к тому еще и плясунья. Ничего себе пограничье, оплот короны!

– Что танцы, я и гадать могу, и ответ дам, не услышав вопроса, фальшивый дон, – блеснула глазами цыганка. – Черно у тебя в груди, так черно, что любая ночь была бы светлее. Смерть в тебе, ты думаешь – не твоя, но ох, ошибаешься… Берегись. Нет коня, способного унести от судьбы, для тебя – нет.

Эо заметил, как сквозь толпу продирается старуха, рвется из последних сил к наглой девчонке, прижимает к груди дрожащие руки и робко умоляет взглядом: не обижай её, она мала еще, своего ума нет, вот и треплет языком. Нэрриха рассмеялся, резко дернул повод, выслал коня коленями, вынуждая гвардейца подвинуть лошадь. Рука Эо достала отшатнувшуюся плясунью, без жалости вцепилась в плечо.

– О своей смерти что скажешь?

– Не надо, умоляю, – всхлипнула старуха.

– А незачем говорить! Что будет, того уж не миновать, – кусая губу от боли, быстро выговорила плясунья, не надумавшая умнеть и падать в ноги, вымаливая прощение.

Нэрриха ниже нагнулся из седла, намотал длинные волосы на руку и надежнее вцепился в затылок жертвы. Дернул, запрокидывая лицо. Старуха жалобно выла на трагической ноте.

Девушка была действительно красива, редкостно. Эо усмехнулся, провел пальцем по коже от виска до выреза широкой кофты, сбросил присборенный рукав с плеча. Такая же дрянь когда-то, безмерно давно, станцевала – и вынудила стать отрезанной прядью ветра. Эта, сегодняшняя, глядит черными глазищами, глубже колодцев и темнее ночи, – и даже сквозь страх помнит и сохраняет ту власть, какую имеют над нэрриха подобные ей. Эо склонился еще ниже, коснулся языком прокушенной губы цыганки и слизнул кровь.

– Я тоже умею гадать. Мать похоронит тебя. Скоро… Как тебе моё предсказание?

Нэрриха рассмеялся, отбросил девчонку и выпрямился в седле. С долей недоумения отметил: старуха смолкла. Нашел её взглядом и усмехнулся: ни просьбы, ни страха не осталось во взгляде. Одна холодная нездешняя жуть, вынуждающая отвернуться и ехать дальше, старательно вычеркнув происшествие из памяти…

Почти сразу сэрвэды нагнали нахального всадника, вежливо оттеснили к краю коридора: он всего лишь нэрриха, а здесь встречают гранда… Эо передернул плечами. Взгляд старухи не желал исчезать, он был вроде наконечника стрелы, лежащей на натянутой тетиве и вроде бы – уже колющей кожу под лопаткой предчувствием удара. Впрочем, Эо знал: последний раз в него люди попадали более века назад, когда он был моложе и неопытнее на два круга. А смерть… Так он и без подсказок лучше любой цыганки знает, что доставил сюда.

Герцог, мальчишка семнадцати лет, все же нарушил правила и – вот дурень нетерпеливый – выскочил встречать гостей к воротам замка. Тем уронил свое достоинство родича короля – и перед чернью выставил напоказ неподдельный восторг – жалкий и невзрослый. Ни выдержки, ни воспитания, ни намека на талант к политике… Вот юный Траста опознал нэрриха, всплеснул руками и шагнул вперед – как же, еще одно чудо ему в подарок! Восторг сделался сильнее, и рот растянулся до ушей… Эо встряхнулся, прогоняя злость, спрыгнул с коня, издали с должным почтением приветствовал Валериана поклоном. Повторил движение, подходя ближе, отсалютовал эстоком в традиции прошлого века, когда приветствие было намного сложнее и зрелищнее. Пацан только что не запищал…

– Мы счастливы! – опомнился герцог, пребольно и вполне незаметно воспитанный пожилым наставником, то ли пнувшим в спину, то ли ущипнувшим за бок. – Дон… дон нэрриха. Простите, не имею чести знать ваше имя, но так рад возможности принять в крепости! И затем во дворце, если позволите, – мальчишка расплылся в новой дурацкой улыбке.

– Эо, сын штиля, – третий раз поклонился нэрриха. – Счастлив встретить столь теплый прием, ваше высочество. Любые ваши приглашения будут приняты. Ведь, что бы ни говорил гранд, я не слуга Башни, но верный друг вашего брата.