И невозможно не видеть, что к этому относятся как к потоку, к штамповке, к привычности. И эти бедные девочки на краю глобального погружения в кипящую смолу новой жизни трещат о чем попало, суетятся, нервничают, пытаются привлечь к себе внимание всех и сразу, а выходит — пшик. Пш-ш-ш — шампанское за стенами роддома в компании тех, кто сочувствует и забрасывает смс-ками. А мы тут за тебя пьем!»… Да, супер, приятно, но они-то, они здесь, эти девочки… и им надо самим, ни на кого не надеясь, повзрослеть и пережить удивительное и очень важное превращение…

— Ну, милая, идешь?

И мы пошли с Фимочкой сначала на кровь. И она держала мою руку, и гладили, и шептала, и была готова кажется, поцеловать, только бы мне не было так больно и так страшно.

А потом повела меня в смотровой. А меня шатало, я боялась, что снова потеряю сознание, как когда-то… когда я сюда поступила? Кажется, что сто лет назад… Но беременность у человека не длится столько…

В смотровом не было лишних, не было студентов. Вообще никого не было. В последний момент из-за шторы у окна вышла Алина Кирилловна.

— Простите, поливала кактус. Ну, кто это у нас?

— Ким из тринадцатой.

— Ага, поняла. Капельница вам не пошла?

— Не пошла.

— Ложитесь.

Фимочка помогла мне взобраться в кресло-рогатину и ушла.

Ну, лежать нараспашку перед одной женщиной-заведующей совсем не то, что лежать так перед толпой студентов. Это еще терпимо, хоть и странновато. Женщина трогает женщину… Ну, и так далее…

— Так… Не подтекают воды?

— Нет, вроде.

— Смотрите. Будет что-то не так, зовите медсестру.

— А что именно — не так?

— Почувствуете.

Ах, это «почувствуете». И вроде бы все описали умные книги о правилах родов, и все равно ничего не понятно… Ну, значит, будем чувствовать.

Она возилась у меня между ног с какими-то предметами, что-то вставляла, чем-то щелкала. А я все пыталась понять, что я чувствую. По идее, мне должно быть сексуально приятно, ведь так? Она же в том диапазоне работает? А если нет, то на каком основании мне должно быть приятно, если там работает, например, не женщина-врач, а любимый мужчина? Зачем природа все так запутала?

И еще я стала сдуру думать о том, что должна быть какая-то связь между работой Алины Кирилловны, ее нежеланием иметь детей и ее такой коммерческой хваткой, которую она демонстрирует в истории с квартирой.

Конечно, тут перестанешь верить в мужчин и романтику доброты, когда такое количество женских прелестей вокруг.

Все же это особая каста — гинекологи.

Туда надо идти не только с крепкой психикой, но и после конкретной встречи с Девой Марией в реальности или во сне хотя бы. И чтобы Дева Мария лично каждому из них сказала:

— Иди и помогай.

А другие просто не выдержат этой работы.

Фимочка увидела меня, печальную, и ту же сорвалась утешать.

— Ну, что такое, красавица моя? Что?

— Да ничего… Здесь нет кафе, Фимочка? Чтобы посидеть не на свету, а в полумраке, послушать музыку, кефира выпить, подумать о жизни.

— Не, такого нет. Но в ординаторской можно поставить чайник.

Чайник можно было и у нас в палате поставить, он у нас там имелся, и чашки тоже. Но это все равно как дома есть-пить, а хочется же иногда не дома.

И я пошла за Фимочкой в ординаторскую.

На рыжем диванчике валялась куцая подушка. Тот же недоеденный торт в углу.

— Вот тут тортик… Не знаю, будешь такой, нет? А? Красавица? Конфет полный шкаф…

— Нет, тортик не буду. Просто чаю… Зеленого…

— Э, такого не знаю. Вот есть индийский.

— Ну, тогда индийского.

Пока чайник хрипел, пока заваривался индийский чай, я рассматривала Фимочку. Сколько же ей лет? Махонькая, воздушная, морщинистая. А морщины легкие, как на пергаменте, будто Фимочка не имела никакой жировой телесности, а была создана из легких, воспламеняющихся материалов.

— Фимочка… А вас так все зовут?

— Ну, мама с папой назвали Серафимой. А дальше уже вот, пошло…

— Вас все любят.

— Ой, скажешь тоже! — Фимочка так честно застеснялась, заулыбалась, пряча рот рукой…

— Нет, правда… Вы такая добрая… Мне кажется, что в роддомах должны только такие, как вы, работать.

— Ну, что ты, что ты! В роддомах должны умные работать! Профессора! Я-то что? Я только хожу туда-сюда, а они лечат, родить помогают. Нет, в роддомах врачи должны быть сначала хорошие, а уже потом добрые…

— Ну, вы сопротивляйтесь, конечно, как хотите. Но мое мнение такое… Пока для меня вы работник номер один. И лучше вас нет…

Мне вдруг ужасно захотелось ей сделать подарок какой-то.

— Скажите, а что бы вы хотели? Ну, такое, простое… Скажем, доступное… Я хочу вас отблагодарить, понимаете? Конфеты, там…

— Ой, нет, нет! Что ты! Мне ничего не надо!

— Ну, я все равно потом куплю вам конфеты… Или шампанское… Не знаю… Так лучше вы сами скажите, что вам нравится.

— Ой, что ты!

— Ну, тогда буду сама искать.

— Не надо, милая, красавица! Тебе еще столько всего делать! Тебе дитеночка растить!

— Ну, как хотите. Я все равно буду…

— Ну, хорошо. Я тебе напишу списочек.

Списочек? Ого. Ну, хорошо. Я сама завела разговор. Списочек — так списочек. Отблагодарим списочком.

Фимочка поставила чашку на стол, и когда я ее брала, то увидела какую-то почеркушку быстрой рукой на бумаге под чашкой… Какой-то брызг из букв. Но расшифровать не успела, да это и непросто — расшифровывать докторский почерк.

— Старенькие девочки! Обедать!

И нам пришлось срочно покинуть ординаторскую.

После обеда я уже привычно задержалась на беседе с Милкой и Большой Яковлевной.

— Ну, че… Родила ваша предпринимательница, Нинка-то! — доложила Милка.

— Кого?

— Пацана.

— Вот молодец, умница! Как и хотела.

— Назвала Валерием, в честь Меладзе.

— …Ну, и… хорошо!

— Слышь? — Милка оглянулась. — А чего у тебя на столе фотки голой этой… Ну… сестрички нашей…

Я вообще не поняла, о чем она. А вот Яковлевна встрепенулась.

— Чего? Голая? И кто?

— Ну, эта… С красными губами… На каблуках.