И тем не менее во всей своей наготе она ухитрилась полностью сохранить собственное достоинство вкупе с какой-то девичьей невинностью. Она и дальше контролировала все сама, благосклонно разрешая Лу совершать дальнейшие маневры. Он думал, что все делает он сам. На самом же деле ничто не могло быть более далекого от истины, чем эта его уверенность.

Наконец, она широко развела свои великолепные ноги, как бы приглашая его закончить с любовными прелюдиями и перейти к кульминационной части акта. Он входил в нее с наслаждением. Его не нужно было уговаривать или просить дважды. Подсознательно он чувствовал, что это что-то вроде ловушки, но, позабыв обо всем, он всем сердцем, всем своим существом рвался туда. Войдя в нее, он погрузился в несказанный, волшебный мир неги и наслаждения. В его жизни еще не было события, которое бы равнялось этому по накалу страстей, по напряжению, наконец, по уровню испытанного счастья. Ему казалось, что в мире нет ничего прекраснее томного лона Лиз, в которое она дозволила ему погрузить его горящий мужской орган. Она пригласила его в самую дальнюю свою, глубину, в святое место.

Он слишком поздно вспомнил о Верне и о его ужасном положении. Ему было стыдно отвлекать эту удивительную девушку от ее высоких планов, касающихся бедняжки Урсулы, и погружать ее в мир плотского наслаждения. Он чувствовал свою страшную вину за то, что благородный вечер, прошедший под знаком заботы о ближних, закончился для нее так прозаично. Впрочем, что касалось его самого, то о прозе не могло быть и речи. Он был на самом верху блаженства.

Его стыд и ощущение вины лишь усугубляли страсть. Он забывал обо всем, когда она сжимала его своими ногами, когда покрывала его лицо поцелуями, ласкала пальцами спину и шею.

Казалось, безумству не будет конца. Лу стал ненасытным зверем.

Взгромоздившись на ее нежное тело, он толкался вперед изо всех сил, не помня ни о чем, ничего не соображая, ни в чем не отдавая себе отчет. Ее тихие стоны и ласки рук только подбадривали его. Он безумствовал до тех пор, пока не наступил миг последнего спазма и пока он не излил в ее глубину, содрогнувшись всем телом, струю своей жидкости. Это был взрыв! Землетрясение! Ничего подобного ему никогда не приходилось испытывать в жизни! Какие ощущения!.. Он отдавал ей самое сокровенное, то, что уже не мог вернуть обратно.

Истощившись, он замер, лежа на ней и прислушиваясь к тяжелым вздохам своего измождения. А она тем временем продолжала поглаживать руками его спину и плечи. Он несколько минут был неподвижен, купаясь в ее прикосновениях, ее запахе, в ощущении ее нежной кожи и в той девичьей улыбке, которая до сих пор играла на ее губах.

Затем к нему вернулось осознание происходящего. В голове зашевелились первые мысли, будто очнувшись от спячки. Часть его существа утверждала, что ему теперь наплевать на всех без исключения женщин, раз он выжил в этом безумном акте любви. Именно этого он ждал всю жизнь. Теперь ему нечего ждать, он насытился навеки. Больше, чем насытился.

Другая его часть, которая была умнее, рассуждала о том, что жить дальше будет невыносимо тяжко, да попросту невозможно, если он будет знать, что этот экстаз уже никогда не повторится. Это все равно, что отнять ребенка от материнской груди после первого же приема пищи.

Он пойдет на все, на любой риск, только чтобы снова оказаться в постели с Лиз Деймерон. Без этой надежды у него не будет будущего. Все просто.

Она поднялась с кровати. Ему показалось, будто это мраморная статуэтка тихо поплыла в темноте. Через пару минут она вернулась в спальню с мартини. Она знала, что ему нужен сейчас этот допинг, чтобы совсем не сойти с ума. Он с благодарностью принял бокал и сделал несколько хороших глотков.

После этого она снова забралась на постель и свернулась возле него калачиком, наблюдая за тем, как успокаивается его тело, по которому разливается тепло мартини. Его все еще мучило осознание вины и стыда, но ее нагота рядом с ним казалась настолько естественной и необходимой, что это неприятное чувство стало быстро улетучиваться. Что может быть плохого в этой неземной, ангельской красоте, которая совершенно добровольно пожелала излиться на него, одарить его счастьем?

Он не помнил, сколько времени они лежали неподвижно в объятиях друг друга. Она скользила короткими поцелуями по его груди, плечам, лицу. Ее ноги ласкали его ноги. Он помнил только то, что когда возбуждение стало возвращаться к нему и он почувствовал новый прилив желания, раздался ее мягкий шепот возле его уха:

– Тебе надо идти. Иначе твоя жена насторожится. Дрожащими руками он стал одеваться. Перед этим он зашел в ванную и приложил максимум усилий к тому, чтобы смыть с себя ее чудесный аромат. Затем она помогла ему надеть плащ. Лиз держала его теперь распахнутым, как и в самый первый раз. Она проводила его до двери, до той самой двери, откуда началось его безумие несколько часов назад.

На ней был только шелковый халат. На прощанье он крепко обнял ее. Их бедра опять соприкоснулись. Его руки страстно сомкнулись на ее тонкой талии. Он чувствовал, как сладко давят ее груди ему на плащ. Он запустил руку в ее вьющиеся волосы. Затем еще раз поцеловал ее. Им вновь овладело сильное желание обладать ею, но ее тело посылало предупредительные сигналы, которые говорили о том, что на сегодня хватит удовольствий, что ему не следует забывать о том, что он человек, облеченный большой ответственностью.

Он безуспешно пытался найти слова, которые наиболее полно выразили бы его чувства. Впрочем, любые фразы казались незначительным сотрясением воздуха, неуклюжими звуками, которые только испортили бы тот тонкий настрой, который овладел ими в тени прихожей.

Кроме того к тишине располагала ее теплая, мягкая улыбка.

Наконец, он сдавленно выговорил:

– Что мне сделать, чтобы мы снова увиделись и снова испытали… это… – Он замолчал, ругая себя за неуклюжесть.

Однако, она ответила. И ее ответ заставил его кровь застыть в жилах во второй раз за этот вечер.

– Ты можешь дать мне должность Верна Инниса, – с улыбкой проговорила она.

В воздухе пахло Рождеством.

Семестр закончился, и весь университет погрузился в то закатное состояние, когда занятия уже не проводятся, жизнь студгородка затихает и ныряет в торжественную тишь библиотек, где закипает нешумная, но напряженная подготовка к экзаменам.

Наступила особая, святая пора. По коридорам уже никто не носился, никто не распахивал двери, не кричал. В коридорах стояла ватная тишина мертвого города. Читальные залы были переполнены, забиты до отказа просвещающимися в торопливой спешке. В общежитиях царила атмосфера коллективного беспокойства и озабоченности. Многие студенты понимали, что экзамены их уже не спасут, так как их рейтинг за семестр безнадежно низок. Они грустно оглядывались по сторонам, ибо знали, что доживают свои последние деньки в «альма матер». Другие сетовали на то, что из-за своего низкого рейтинга – при весьма сомнительных надеждах на экзамены – в следующем семестре они не сохранят за собой стипендию.