– Помогите, пожалуйста… Пожалуйста… Я не знаю, что делать. Голос Томми Голубя пропал, Дырка в небе, через которую я попала сюда, уже затянулась, как зажившая рана. Я одна в зеленом перьевом мире, о котором ничего не знаю, в мое тело вонзаются шипы, а мальчика в метре от меня сейчас раздавит насмерть. Мерзкий змей проползает по лицу мальчика. Крупинки пыльцы лезут в рот, липнут к ногам, прожигая кожу. Жирный змей разнимает одно кольцо, чтобы посмотреть на меня…

У гадины – человеческое лицо, лицо молодого человека.

Облако мух жужжит вокруг его извивающегося тела.

Порыв ветра трясет ветки, их хватка ослабевает – и Брайан падает с высоты трех метров на травяную подстилку, но змей бросается и хватает его за лодыжки, а потом просто оставляет его болтаться в пяти сантиметрах от земли. Человекозмей смеется, раскачивая мальчика в просвете между деревьями, как часовой маятник. Я тянусь к мальчику изо всех сил. Пытаюсь оторвать змея от его тела.

«Сивилла!»

Я слышу, как Том кричит мне в Тень, орет, что сон разрастается, окно закрывается, – но разве можно оставить несчастного малыша одного в дьявольском саду?

– Я пришла за тобой, Брайан, – прокричала я. – За тобой. Посмотри сюда. Я коп…

Но у меня нет ни пальцев, ни рук, ни языка, ни головы, ни тела, ни сердца, чтобы схватить его и прижать к себе. Я просто перезревший плод на терзаемом ливнем дереве.

Черный, как сажа, змей закрепил Ласточку узлом жесткой плоти и потянулся вверх. Наконец его человеческое лицо оказалось прямо перед моим.

– Могу ли я узнать, что вы тут делаете? – Его голос так же мрачен, как и лес, из которого он возник.

– Мое имя Сивилла Джонс. Я коп. Вы арестованы. – Естественно, вмешались полицейские рефлексы, и я сначала произнесла слова, а потом поняла их абсурдность.

– Правда? Изумительно. – Острые зубы человекозмея приближались к моему перевернутому лицу, а раздвоенный язык ласкал мои губы. Я не могла отодвинуться.

– По подозрению в незаконном обмене человека, – продолжала я (голос ослаб из-за пыльцы, безуспешно искавшей мои губы), – и в незаконном внесении и реальность запрещенных сущностей. Хотите что-нибудь сказать? Должна предупредить вас, что все, что вы скажете, может быть использовано против нас при… при… судебном…

Язык змея гулял по моей левой щеке, озабоченное выражение на его лице сменилось недовольством.

– Полицейссский Джонссс… вы сссама прелессть, – голос издавал сплошные шипящие. – Вы пытаетессссь арессстовать сссэра Джона Берликорна в его сссобственных владениях! Великолепно! Вы многого доссстигли, но у вассс всссе еще нет ответа. О, ли безнадежносссть! Как заманчиво ее наблюдать. – С этими словами он осторожно обернул кольца вокруг моей оголенной шеи и начал сжимать.

Кровь бросилась мне в голову, свет в лесу померк.

Боль.

Боль и черная сила. Вот что такое смотреть в глаза Джону Берликорну. Вот чем кончается мир. Жизнь уходила из меня.

И полетел мой одинокий голос… Затерялся. Затерялся среди цветов. Лес сомкнуло вокруг, лаская, связал ноги плющом, человекозмей сжал шею в петле мускулов и связок. Змей откидывает голову назад, на мгновение застывает под дождем и надвигается, чтобы укусить…

«Пожалуйста… нет…»

Шея зажата в кольце плоти, ноги исколоты шипами. Зубы. Из плода каплет кровь.

«Сивилла?»

Голос.

«Сивилла, ты там? Я пытаюсь тебя вытащить. Вся боль – иллюзия».

Голос Тома, так далеко, так поздно, ведь челюсти змея уже смыкаются вокруг шеи.

И отсекают мне голову.

Она падает…

Белинда ведет Тошку по узкой дороге между бесконечно раскинувшимися полями, где волнами дышит море пшеницы и ячменя. Лепестки и пташки сверкают и поют на зеленых изгородях и беседках. Каждый листик и цветок отблескивает солнцем, кажется, весь мир раскрашен яркими красками. Вдалеке вокруг усадеб и коттеджей играют дети; радостно визжит преследуемая свинья.

Кэб пробирается через зелень и золотой свет, Белинда правит, Тошка радуется новой, свежайшей дороге. Обоих, драйвера и машину, наполнила безмятежность.

В стране, где плод с древа познания еще не сорван, они освободились от всего знания.

Впереди на дороге, прислонившись к дереву с густой листвой, стоит юноша девятнадцати лет с золотыми волосами, подняв над дорогой руку с оттопыренным большим пальцем.

Стопщик.

Раньше Белинда никогда не подвозила автостопщиков, но сейчас ей кажется что остановиться и подобрать его – то, что нужно. Тошка считает так же.

Кэб останавливается, и молодой путешественник забирается на заднее сиденье. Кэб уезжает по лиственному проходу между тенью и светом. Белинда спрашивает имя пассажира…

– Драйвер Бода, добро пожаловать в мир Вирта, – отвечает пассажир. – Хотя, конечно, с некоторого времени ты называешь себя Белиндой.

– Ты – Колумб? – спрашивает Белинда.

– Так приятно, Белинда, – говорит пассажир, встретить тебя во плоти после стольких лет ласки. Так оно и было, понимаешь? Вызывать твою колесницу – как делать мягкий массаж, и я очень сочувствую твоему несчастью. Меня расстраивает, что тебе больше не нравится выбранное мной имя. Поэтому я появляюсь перед тобой в своем единственном человеческом теле.

– Пошел ты, Колумб! – кричит Белинда. – Ты убил Койота.

Кэб въезжает на солнце.

– Мне выходить, драйвер, – говорит Колумб. – Останови здесь.

Белинда останавливает кэб у деревянных ворот, за которыми тянется поле. Колумб выходит из кэба и спрашивает Белинду, что он ей должен за поездку. Белинда отвечает: жизнь ее любимого. Тогда Колумб просит драйвера следовать за ним в поля, где, вози можно, ее ожидает более стоящая плата.

Белинда идет.

И среди бескрайнего поля золотых колосьев Колумб рассказывает Белинде, что этот плодородный мир и есть пример реальности, которой будет править Вирт.

– Неужели ты не захочешь помочь такому превращению? – говорит Колумб Белинде. – Разве новый мир не прекрасен?

– Это Лимбо? – спрашивает Белинда.

– Вовсе нет, – отвечает Король икс-кэбов. – Это будущее Манчестера. На такой земле будет стоять Манчестер, когда Вирт придет в город. Разве не красота? Ни преступлений, ни грязи. Нет нищеты, нет трат на соцобеспечение.

– Да. Красота, – признает Белинда. – Но где люди?

Мириады корней стягиваются к ее ногам.

– Люди слишком заняты развлечениями, чтобы показываться нам.

Колумб срывает цветок. Орхидею. Он разглаживает ее лепестки. Небывало огромные лепестки, шесть штук, свернутые, как сложенная карта. Мясистые тычинки созрели для любви. Колумб запускает язык в чашечку цветка. Кажется, орхидея отзывается на его касания, твердеет и наливается соком. Его язык появляется обратно, покрытый пыльцой, которая поднимается вверх в солнечном свете и направляется к маленькому отверстию в крыше неба. Воздух густ и влажен, и на свету поблескивают шарики пыльцы. Белинде трудно дышать. В горле пересохло.