всем телом. Вдруг между ними вспыхнули жар и голод: Уилл крепче сжал ее, а Нора вцепилась ему в футболку, встав на цыпочки и проникнув в его рот страстным, любопытным языком. На вкус она была как… мята, возможно, кофе, как раннее утро, хотя была еще глубокая ночь, и он жаждал еще, еще поцелуев и с ума сходил от того, как она жаждет его в ответ.

Она прикусила его нижнюю губу – и он отпрянул от двери, схватил ее, отчаянно, неистово сопротивляясь порыву поднять ее, прижать к стене и придавить своим телом. Но в этой суете он ухватил то, что было ближе, легче и так естественно, – длинный жгут волос, запрокинув ей голову. Она ахнула, застонала и впилась в него губами.

– Боже, – произнесла она между поцелуями, сбивчиво и задыхаясь; Уилл чувствовал себя так, будто подобрал ключ: знал, как прикоснуться к ней, чтобы она так двигалась и так стонала. Он не убрал руку и крепче ухватил хвост, а потом оттянул ее голову назад.

Она резко подалась к нему бедрами – он наклонился к ее обнаженной шее; как же он жаждал ее губ, но хотел целовать и эту нежную кожу. Еще покалывавшей от ее укуса губой он провел по стороне шеи, и она затрепетала. Уилл представил, как Нора вся краснеет под одеждой, а затвердевшие соски трутся об изнанку бюстгальтера. Он отомстил ей, слегка прикусив кожу, и нежно лизнул в месте укуса, а затем перешел на другую сторону. Она держала его, запустив пальцы в волосы, и ему было так хорошо, так приятно, что он и думать забыл об очках, которые уже запотевали и выглядели куда глупее, чем засыпанные строительной пылью. В такой близости они не имели никакого значения: он видел все, что нужно, видел благодаря прикосновениям, поцелуям, ее хныкающим стонам, когда он втянул ее кожу за ушком.

– Ах! – Ее выдох отозвался вибрацией под его кожей, отчего он дико возбудился. Что, если он отведет ее чуть-чуть назад, прижмет к стене и…

– Это так… – начала было она, но замолчала, когда он впился в ее губы. Что-то давно он не впивался в ее губы. – Ты очень хорош, – договорила наконец она при первой возможности.

Он не ответил, не сообразил, что ответить. Снова склонил к ней голову, оттянул край ее футболки, чтобы прижаться губами к открывшейся нежной коже, и вдохнул ее аромат.

– В смысле, – прошептала она, прерывисто и уже обеспокоенно дыша. – …очень хорош. У тебя что, богатый опыт? Таких вот поцелуев. Это… ты… у тебя богатый опыт?

Он поднял голову, поймал ее губы и впился в них с неистовой силой, выигрывая время, пока его бедный обескровленный мозг пытался прийти в себя и понять ее вопрос.

– Не помню, – ответил Уилл, глотая воздух. Он ощутил губами ее смех, хотя сказал серьезно. В этот миг он не мог вспомнить ни одного поцелуя в своей жизни и точно уж ни одного, сравнимого с этим. Он не помнил случая, когда был бы настолько увлечен, безумен рядом с девушкой; пусть он в точности запомнил каждое прикосновение, свое и Норы, ум его несся вперед, рисуя размытые позы: он сверху, снизу, как она захочет, без одежды, в сплетенье тел.

Что-то напряглось и скрутилось внутри его, словно разорванные путы пытались связаться снова, обвить его грудную клетку и напомнить, что рядом с Норой он теряет рассудок, становится взбалмошным, что она заставляет его вспомнить о той части себя, которую он долго подавлял.

Но почему же ему так хорошо?

– Потому что, – сказала она, и он на секунду подумал, что сказал все это вслух. Но она прильнула к нему, провела языком по шее, повторяя его действия и потираясь о него.

– Потому что у меня нет, – прошептала она ему на ухо.

Он замер, положил руки ей на талию, и они впервые с начала этого страстного момента отстранились друг от друга – то есть уже не соприкасались губами.

– У тебя нет чего?

– У меня не было… так много опыта.

«Забудь ты о других, – думал он, сильнее сжимая ее. – Сейчас ты только со мной».

Уилл тут же разжал кисть. Неправильно было вести себя как эгоист. Она пыталась что-то сказать, и ему надо было сосредоточиться, чтобы услышать.

– Я спала только с двумя парнями. А целовалась с тремя.

– Ладно, – ответил он, понимая, что уже ненавидит каждого из них до глубины души. Хотя до сих пор не понял, как это относится к нему. Но если ей казалось, что он будет переживать из-за этого, если он будет беспокоиться из-за трех, двенадцати, двадцати, двух сотен или нуля мужчин в ее жизни, надо показать, что это не так.

– Нора, это не…

– Я к тому, что, – перебила она, – …что так не было еще ни с кем. Таких поцелуев. И… – Она замолчала и положила руки ему на плечи. Он следил взглядом, как они скользят ниже, по его груди, а потом спускаются к прессу, и ему захотелось закончить ее фразу. Захотелось, чтобы она не сказала, но сделала.

«Прикосновений, прикосновений, прикосновений», – хотел сказать он.

Он поднял взгляд и увидел, что она смотрит на него, ожидая ответа. Уилл понял, что она хочет узнать – чувствует ли он то же самое. В конце концов, в этом вся Нора – осторожная и конкретная. Конечно, она хочет знать. Она хочет знать, достоин ли он ее чувств. Чувствует ли он то же в ответ.

«Сосредоточься, Уилл, – сказал он себе, обхватив ее ладони своими и прижав их к себе. «Дотронься», – она же говорила о чувствах. Никаких задних дворов, балконов и сердец. Она говорила, каково трогать его и чувствовать его прикосновения взамен. И это было хорошо, это было просто волшебно.

С прикосновениями он справиться мог.

Уилл сделал то, от чего сдерживался: повел ее спиной вперед, помогая не упасть, пока она не уперлась в стену. Она сжала ткань его футболки и притянула Уилла к себе. Он дал ей ощутить болезненное напряжение под тканью его джинсов, Нора ахнула, и он наконец ответил:

– У меня тоже, – сказал он честно, и ее опухшие от поцелуев губы расплылись в улыбке. Он чуть опустил голову, чтобы произнести следующую, самую правдивую фразу, прижавшись к ним. – Такое в первый раз.

Они вернулись к поцелуям, уже более горячим, чем раньше; несколько минут были лишь блуждания рук по телам и сплетавшиеся языки, а потом она сказала:

– Оставайся сегодня.

♥ ♥ ♥

Он бы остался