— Сейчас? Я целую тебя, — я целую ее. — Твои глаза, — я целую глаза. — Твою шею, — отодвигаю платок, целуя шею. — Твои руки, — я целую ее руки.

— Саня, ты ненормальный, — шепчет она, — весь вагон смотрит.

— Пусть смотрят. Я так долго этого ждал.

— Саня… — ее губы возле моего лица. — Санечка… — губы касаются моих. — Мне будет не хватать тебя.

— Когда? — тревожусь внутри я, почему будущее время?

— Сегодня ночью, — шепчет она.

— И мне…

«Станция „Фрунзенская“, следующая „Спорт…“».

Мы выходим на платформу.

— Я посажу тебя, — говорит Наталья.

— Постарайся не показывать свои губы.

— Я не буду, Саня.

— А то как-то неудобно получилось, я совсем забылся.

— Это хорошо, глупый, ты почаще забывайся.

Подумав, она говорит:

— Позвони мне завтра все-таки, как обычно.

Поезд закрывает двери, и я не вижу ее плывущего в волне моей памяти и уплывающего лица. Мне не нравится это «все-таки» и «позвони», какой-то осадок, но потом думаю, что ничего, меня не убудет, если я позвоню с утра.

Я делаю пересадку на кольцевой и еду обратно.

— Сколько времени? — спрашиваю я.

— Четверть двенадцатого, — говорит какая-то женщина.

Я ей искренне сочувствую. Как она будет объясняться?

Иду один по улице назад. Я почти счастлив, если бы еще она была со мной, ночью, и никогда не уезжала. Никогда.

Подушка и постель хранят запах ее несравненного тела и английских духов, которыми она душится. С этим запахом, в мечтах, я и засыпаю. Ночью мне снится она, что она гладит мой лоб и говорит: «Саня, я пришла».

Я просыпаюсь с чувством, что я все проспал. Я вскакиваю как ненормальный или, в лучшем случае, помешанный. (Как будто помешанный — это лучший случай ненормального.) И, натянув толстый свитер на голое тело, без рубашки, бегу к автомату. Двушки я нахожу на столе, оставленные ею с вечера. Это вечно проблема, она знает и предусмотрительно заботится об этом.

Номер, конечно, срывается, я набираю снова.

— Наталья?

— Да, Санечка.

— Почему у тебя такой голос, что случилось?

— Я еще сплю, читала до утра.

— Я тебя разбудил, значит…

— Это хорошо. Саня, мне надо ехать срочно в институт. Я вчера пришла домой, мне передали, что звонили из деканата, чтобы я немедленно пришла.

— И когда мы увидимся? — голос мой опускается.

— Сразу, как я освобожусь. Я сейчас собираюсь и еду, это займет не больше чем три часа.

— Я буду ждать тебя, — я опускаю трубку.

Наконец нахожу глазами столб с часами — половина двенадцатого.

Я возвращаюсь домой и иду умываться. Холодная вода всегда действует на меня неприятно. Я ставлю чайник и иду в комнату, ждать его закипания.

Какое сегодня число? Дни перемешанные, не обращаю внимания даже. Только и вижусь с ней все дни.

В институте вообще не был с черт-те когда. Ну, что сейчас март, я вроде знаю, и что он начался не меньше недели назад, тоже догадываюсь, а может, и две. Какой-то праздник должен быть в марте. А какой? Когда учиться не надо, но я и так не учусь. Календарь бы сейчас, где-то же у меня был. Вспомнил, в ежегоднике, где я иногда делал записи мыслей (они у меня иногда появлялись раньше). Я нахожу ежегодник в детской кроватке; вся одежда ее и моя бросается туда, когда… В общем… но как ежегодник попал туда?

Я открываю его, в нем календарь прошлого года. Тьфу ты! Стоило искать. Потом я вспоминаю, если прибавить один день в нынешнем году к дню прошлого года, то число будет одинаковое. Итак… а какой сегодня день? Четверг или пятница. А может, уже суббота. Нет, в субботу она б не приехала. Пятница, решаю я и смотрю в календаре четверги прошлого марта.

О! Сегодня 7-е марта. А?! Завтра же женский день! Меня как током пробило. Она мне ничего не сказала. Вообще-то она и не должна ничего говорить. Я сам должен знать. Что она мне скажет: «Завтра праздник, учти, Саня, не забудь про меня!» Ведь чуть не забыл, прозевал бы поздравить, и это самую что ни на есть женщину, лучшую!

У меня еще есть два часа. Я быстро одеваюсь и выбегаю на улицу.

В центре есть хороший магазин с игрушками. Я приезжаю туда и захожу, споткнувшись, внутрь. В отделе плюшевых игрушек сидят несколько медведей, один лучше другого. Я бы их всех купил, жалко разлучать, но у меня не хватит. Деньги — шестое чувство, без которого вы не можете пользоваться в полной мере остальными пятью.

— Девушка, какой самый лучший медведь?

— Который самый дорогой, — резонно отвечает она.

— А сколько стоит самый дорогой?

— Девять восемьдесят, — отвечает она.

Я достаю из кармана деньги, даже не знаю, сколько их у меня. Десятка и чуть-чуть серебра. Откуда у меня эта десятка?

— Дайте самого дорогого.

Она упаковывает его в большой прозрачный пакет. Медведь громадный, такого рыже-медного цвета и чем-то смахивает на меня, или мне кажется? Глаза у него бесподобные, две бархатные шоколадки.

Я выхожу из магазина и останавливаюсь на остановке троллейбуса, лень в метро спускаться.

Я иду по Таганке с огромным медведем, и все оборачиваются на меня.

Записка так и торчит в двери, оставленная на всякий случай. Наталья еще не была. Я отпираю дверь ключом и ставлю медведя в шкаф. И тут я вспоминаю: женщинам еще дарят цветы. Но денег вроде нет, мелочь серебряная, сорок копеек. Стук тихо раздается в дверь, и я скачу открывать, едва не падая.

Она заходит, сияющая.

— Здравствуй, Санечка.

Мы не целуемся, мы никогда сначала, просто так, не целуемся.

— Наталья, почему ты не хочешь, чтобы я тебе ключ сделал? Не могу ж я бегать к двери все время, — (хотя я б только и делал, что бегал. Ей открывать).

Она молчит.

— Наталья?

— Я не хочу стеснять тебя… твою свободу.

— Мне нечего скрывать от тебя.

Она кивает, но не соглашается.

— Какая ты упрямая!

— Вся в тебя. Саня, я так скучала по тебе, думала, не выдержу.

— Как ты домой вчера пришла?

— Я не хочу об этом.

— Но…

— Все в порядке, не волнуйся. Я зашла, гости посмотрели на меня, он попытался что-то сказать, я фыркнула и ушла в спальню, для вида хлопнула дверью, будто я разозлена, и читала до утра.

— Ты даже «фыркать» умеешь? — улыбаюсь я, переводя разговор.

— Не на тебя только, Санечка.

— На дочь?

— Что ты! — она полупугается, — я на нее даже громкого слова никогда не сказала. Я хочу, чтобы она выросла нормальной и не дерганой.

— Ты хорошая мама?

— Да, — отвечает