— И ты даже нисколько не задумалась над тем, что это мог быть и яд?

Агна свела брови, с отчаяньем замотала головой.

— Нет, он не такой…

Агна не договорила, Анарад впился в ее губы, обхватив лицо, разжимая ее зубы, заполняя ее рот своим языком, скользя губами по ее губам. Он просто потерял ум, насколько они были желанны, настолько сладки, как вся она целиком. Дрожь прокатилась по телу, будоража его до самых темных глубин. Он хотел ее остро, прямо сейчас. Агна и не сопротивлялась будто, потерянная, подавленная и брошенная, и от того хотел еще больше. Этот трус сбежал вновь, бросил ее посередине чащобы в холоде — эта мысль изводила его весь день, вымотала. А она и теперь его защищает. Глупая, какая же глупая…

— А ты? — прошептал он, отстранившись, давая ей передышку. — Ты хотела, чтобы я не проснулся? — Горячее рваное дыхание Агны обдало его губы, согревая, такая маленькая упрямая и отважная княжна сводила его с ума. — Отвечай, — потер он пальцем ее маленький подбородок, оставляя следы своей крови.

Агна заморгала часто, раскрыла губы, а следом — Анарад и не ожидал — тонкая струйка крови потекла к ее припухшим от поцелуя губам. Проклятье!

Он сгреб ее в охапку, опустил на стол, выискав взглядом полотенце, дернул с веревки, подступил к ней, осторожно прикладывая ткань к лицу, приподнимая кверху подбородок — Агна и не успела ничего понять. Он заправил за ее ухо выбившуюся прядь, взглядом исследуя ее. Наверное, он и в самом деле проклят. Точно проклят… Даже теперь, когда думал, что люто ненавидит ее за то, что сделала, он склонился, коснувшись губами ее покрасневшей от жара и волнения щеки, чуть задержался, касаясь губами ее века. Ресницы Агны задрожали, когда он, убрав ткань, вновь припал к ее губам таким манящим и сочным, невыносимо желанным. Он целовал ее уже осторожно, чувствуя, как кровь тугим напором опускается к его паху, углубил поцелуй. Агна выгнулась, прижимаясь к его бушующему дрожью телу, ища опоры, теряясь, но вдруг нахмурилась, выдохнув в губы.

— Ты замерз весь.

Анарад выдохнул надсадно, сжимая зубы, понимая — если не остановится сейчас, то потом уже не сможет. Агна облизала губы — догадалась обо всем. И он не мог не думать о том, что она отдавалась другому и пошла за другим, не мог это вычеркнуть, как бы того не хотелось. Анарад ненавидел себя за то, что так смотрит на нее, за это дикое желание обладать ей, ненавидел и ее за то, что она обманула.

На пороге послышался топот, княжна вздрогнула, подскакивая, а следом в дверях появился Вротислав.

— Можно хоть руки погреть? — покосившись опасливо на нож, воткнутый в косяке, княжич ухмыльнулся — догадался, что к чему.

— В округе нет никого, а все следы сразу заметает, — стряхнув с плеч снег, Вротислав прошел внутрь.

Анарад глянул на Агну, та поникла еще больше. Губы, налившиеся спелой вишней от недавнего поцелуя, блекнуть начали. И как же Анарад жаждал вновь коснуться их, кусать и пробовать на вкус снова и снова, довершить начатое: стянуть платье, вдохнуть запах ее кожи, провести по испарине между лопаток, ощутить ее бархат и упругость грудей в ладонях, запустить пальцы в мягкость волос, ведь он даже не видел ее тела.

Анарад, оторвав от нее взгляд, рывком снял с себя кожух, удаляясь на безопасное для нее расстояние, следом снял и налатник — жарко и неудобно в нем, да и теперь уже никуда отсюда не выйдут, бросил все на лавку. Оставалось надеяться, что их не спохватятся в Збрутиче до утра — не хотелось лишних разговоров да взглядов косых. Он догнал беглянку — это главное.

Вротислав молча подкинул в топку сучьев, заготовленных кем-то старательно до их прихода, выдохнул тяжело:

— Я пойду еще дров принесу, иначе околеем тут до утра, — надев шапку, подхватил топорик и незамедлительно вышел.

Горница наполнилась тишиной, только тревожил воздух треск смоляных сучьев да гудение пламени. Оставшись вновь вдвоем, Агна закуталась в платок, зябко повела плечом, хоть в сторожке и не было холодно. Она поджала губы — будто Анарад что-то обидное ей сказал, обратилась в неприступную и отчужденную княжну, отошла к лавкам, глянув из полумрака на Анарада — их глаза встретились, задержались. Агна сглотнула сухо и отвернулась совсем. Стало понятно, что подавлена чем-то, и ясно же чем!

— Значит, Воймирко каким-то образом узнал о нас? — спросил он, как только пыл поутих. Оглядел лавки, так мягко и опрятно устланные шкурами, хмыкнул: — И, если бы мы не явились, наверное, ночь была бы жаркой… — не смог он не съязвить, и сразу так гадко стало, словно кислой клюквы наелся.

Агна резко повернулась к нему, пронизала его яростным взглядом, нахмурившись, блеснули глаза, будто в обиде — волчице не понравилось, что он говорит. А каково ему должно быть, когда опоила его и сбежала с полюбовником? Такого никогда не забудешь. Проникнуть бы ей в сердце и выжечь все мысли о жреце! Пусть бы соврала и сказала, что не по своей воле это все устроила, лучше бы сказала неправду. Анарад кинул свой кожух поверх.

— О чем ты думала, когда решилась на это? Он же тебя угробит, разве ты совсем этого не понимаешь?

— Не твоя это забота, — огрызнулась в ответ. — И по себе не суди, или забыл, как ты силой увел меня из Ледницы и запер?! А если не нравится тебе то, зачем тогда за мной ходишь? Возвращайся к своей Домине… — так жгуче с размаху прозвучал ответ, словно пощечиной огрела.

Анарад не помнил, как оказался рядом, дернул ее на себя, та назад поддалась, ударившись грудью о его грудь, он прижал к себе еще плотнее. Агна запыхтела, выворачиваясь. Княжич держал крепко, всматриваясь в тонкие черты, ловя взгляд синих глаз, и тонул. Снова. Он хмыкнул горько — как же умеет так: то притягивать со страшной силой, то хлестать, словно крапивой, обжигая.

— Невыносимая. Ты такая невыносимая, Агна, — прошептал он глухо, вздрагивая.

Он не ее держал — себя, только не сильно выходило, грудь тяжело вздымалась, и дыхание в единый миг перестало быть ровным. Ее гибкое тело, прижатое к нему плотно, извивалось гибким прутом, такое жаркое, как костер, такое желанное. Она только сильнее распалялась, стоило ей оказаться в его руках, распаляя и его. Он не должен чувствовать такого упоения, он должен ее ненавидеть, и ненавидел за то, что она сделала, ненавидел и себя, что терпит это все. Ее дрожащие губы, что были так близко, неизбежно манили коснуться их. — Кто мне нужна, я уже решил,

— сказал он еще глуше, почти шипя, ощущая, как захватывает с головой тугая волна жара. — Ты теперь моей стала, нравится тебе это или нет.

Агна глаза сузила, всматриваясь внимательно.

— Зачем ты только пришел? Зачем вмешался в мою жизнь?! — голос ее сорвался на хрип.

Агна задрожала в его руках, перестала отбиваться — силы оставили ее. Теперь она дышала часто и глубоко, цепляясь за ворот рубахи Анарада, комкала его. Но даже теперь, когда уже нужно сдаться, она по-прежнему держалась неприступной. Так близка и так недоступна, пахнущая сладко до помутнения, до болезненной истомы в теле, тяжести в паху. Анарад провел ладонями по плавному изгибу спины вверх к лопаткам, видел, как дрожат в глубине синевы глаз такие знакомые далекие огоньки. Недосягаемая Агна. Невозможность дотянуться до нее, проникнуть и завладеть ею. Он может взять ее в любой миг, прямо сейчас завладеть телом, но этого для него будет слишком мало. Он хотел ее всю. Анарад выпустил. Зачем мучает ее? И себя мучает. Она думает не о нем, а о Воймирко. Беспощадная ревность прожгла дыру в груди, что дышать стало трудно.