И после этого Джефф лег и уснул, и ему было покойно, и бесконечная пытка у него внутри прошла.

— Знаешь, Меланкта, — начал Джефф Кэмпбелл на следующий же раз, когда у них с Меланктой выдалось время поговорить между собой как следует, наедине и никуда не торопясь. — Знаешь, Меланкта, я иногда подолгу думаю над тем, что ты тогда сказала насчет того, чтобы всегда быть на высоте и никогда не ныть, и все такое. И у меня такое чувство, Меланкта, что я не совсем понимаю, что это значит — не ныть. У меня такое чувство, что говорить в этом случае нужно не о том, как человек себя ведет сразу после того, как его отделали, и это как бы и значит, что он на высоте, а о том, как он станет вести себя потом, когда у него пойдут всякие болезни от того, что его избили, и все такое, и его придется лечить не год и не два, и семья с ним намучается, и все такое, вот тогда-то как раз и важно, сможет человек все это терпеть и не ныть, вот это я бы и назвал настоящей смелостью.

— Что ты хочешь всем этим сказать, Джефф?

— Мне просто кажется, что не ныть — это значит вообще не показывать виду, что и где у тебя болит. Мне просто кажется, что если у тебя от всяких там проблем и неприятностей разболелась голова и ты всем вокруг показываешь, как она у тебя болит, так это примерно то же самое, что вопить во всю глотку, ой, ой, как больно вы меня ударили, пожалуйста, мистер, только не делайте мне больно, и смелости в этом ровно столько же. Мне просто кажется, что многие люди считают себя не могу какими крутыми просто потому, что им пришлось перетерпеть что-то такое, что мы все так или иначе вынуждены терпеть в этой жизни, и каждый человек терпит, и никому из нас это не нравится, но только при этом большинство из нас не начинает от этого считать себя не могу какими крутыми, только оттого, что им пришлось все это вытерпеть.

— Я поняла, что ты хочешь сказать всем вот этим, что ты мне тут сейчас сказал, Джефф Кэмпбелл. Это ты просто так жалуешься на меня за то, что я не хочу больше терпеть от тебя всего того, что ты делаешь, всей этой жестокости. Хотя с тобой всегда так, Джефф Кэмпбелл, если хочешь знать. Никогда в тебе не было ни на грамм благодарности за то, что я все время тебя прощала и терпела все это.

— Я тебе однажды уже говорил это в шутку, Меланкта, а теперь скажу всерьез. Тебе почему-то кажется, что ты имеешь право лезть туда, где делать тебе совершенно нечего, и говоришь при этом, я, мол, такая смелая, и никто не сможет сделать мне больно, а потом, как всегда, что-то такое происходит, и тебе становится больно, и ты выставляешь эту боль напоказ, всем и каждому, и говоришь при этом, я, мол, такая смелая, и никто мне больно и не делал, а если и сделал, то не имел на это никакого права, и вот вам результат, смотрите все, как я страдаю, но только не думайте, что я стану ныть по этому поводу, не дождетесь, хотя, конечно, каждый порядочный человек, который видит, как я страдаю, просто обязан посочувствовать мне и помочь чем может. Иногда я и в самом деле не понимаю, Меланкта, чем же это лучше и круче, чем самое обычное нытье.

— Ну, конечно, Джефф Кэмпбелл, а чего еще от тебя ждать, такой уж ты уродился, и никогда ты ничего не понимал и не поймешь.

— Так точно, Меланкта, и в этом мы с тобой похожи. Тебе-то, конечно, кажется, что ты единственный человек, который знает, что такое настоящая боль.

— А разве не так? Мало того, я еще и единственный человек, который знает, как с этой болью справиться. Нет-нет, Джефф Кэмпбелл, я и рада была бы любить кого-нибудь действительно стоящего, но так уж я устроена, что, видимо, никогда в этом мире такого человека мне просто не найти.

— Это уж точно. Если ты и дальше, Меланкта, будешь смотреть на мир теми же самыми глазами, то тебе его действительно никак не найти. Когда же ты, наконец, поймешь, Меланкта, что ни один мужчина никогда не сможет надолго удержать твою любовь? Это самая твоя сущность, Меланкта, ты не способна на настоящее, глубокое и верное чувство, чтобы взаправду и всерьез, и если в данный момент чувства тебя не переполняют, то тебе здесь больше и делать нечего, и ничем тебя не удержишь. Понимаешь, Меланкта, именно потому, потому что ты такая, ты и не можешь как следует вспомнить, что ты сама чувствовала какое-то время назад, не говоря уж о чувствах другого человека, который был с тобой рядом. Ты, Меланкта никогда не можешь как следует вспомнить, что и когда ты сделала и что было потом.

— Ну, конечно, Джефф Кэмпбелл, легко тебе так говорить. Ты-то всегда все накрепко запоминаешь, потому что ничего ты не помнишь, пока не придешь домой и не начнешь думать про все и вертеть в голове, вот только меня уволь от такого способа всегда все накрепко запоминать, Джефф Кэмпбелл. Я считаю, Джефф Кэмпбелл, что человек по-настоящему запоминает только то, что он чувствует в тот момент, когда все происходит, и если бы ты, Джефф Кэмпбелл, такое умел, ты бы никогда не поступал со мной так, как ты всегда со мной поступаешь, а потом ты идешь себе спокойненько домой, крутишь там все в своей голове, обдумываешь как следует, и после этого тебе, конечно, проще простого быть добреньким и все на свете прощать. Нет уж, Джефф Кэмпбелл, такой способ запоминания мне совсем не нравится, а люди при этом страдают, пока ты вертишь все у себя в голове, а им приходится ждать, что ты там надумаешь. Мне кажется, Джефф Кэмпбелл, я вообще ни разу в жизни не сталкивалась с такой низостью со стороны мужчины, как тогда летом, когда ты меня оттолкнул просто потому, что у тебя был очередной приступ памятливости и ты что-то такое в очередной раз вспомнил. Нет уж, Джефф Кэмпбелл, помнить нужно только себя, только то, что чувствуешь каждый миг, и когда это чувство к месту, вот что значит для меня — по-настоящему помнить. А в этом смысле ты просто безнадежен, Джефф Кэмпбелл, и никогда ничего не поймешь. Нет, Джефф, эту ношу я всегда несла одна. И страдать оставалась тоже одна, когда ты уходил домой думать и запоминать. Так ты ничего до сих пор и не понял, Джефф, чего тебе не хватает для того, чтобы научиться чувствовать по-настоящему. Нет, Джефф Кэмпбелл, это мне всегда приходилось помнить за нас за двоих, постоянно. Вот как между нами с тобой обстоят дела, Джефф Кэмпбелл, и никак иначе, если хочешь знать мое мнение.

— Надо же, какая ты делаешься скромная, Меланкта, когда рассуждаешь о таких вещах, да, Меланкта, ничего тут не скажешь, — рассмеялся Джефф Кэмпбелл. — А я-то думал, Меланкта, что это я порой бываю жутким зазнайкой, когда мне кажется иногда, что я просто весь из себя и что я такой умный и просто на голову выше едва ли не всех тех людей, с которыми когда-либо имел дело, но вот послушаешь тебя, Меланкта, и лишний раз убеждаешься, что парень ты неприметный и скромный.

— Скромный! — сказала в ответ Меланкта, и тон у нее был сердитый. — Тоже мне, скромник нашелся! Не тебе, Джефф, об этом говорить, даже в шутку.

— Ну, все зависит от того, с какой точки зрения на это посмотреть, — сказал Джефф Кэмпбелл. — Мне раньше никогда не казалось, что я отличаюсь какой-то особой скромностью, Меланкта, но теперь, тебя послушав, я мнение свое на этот счет переменил. Таких людей, как я, довольно много, и живут они нормальной тихой жизнью, хотя, конечно, есть между нами и какие-то различия. Но ты, Меланкта, если я правильно тебя понял, ты — совсем другое дело. Тебе кажется, что так понимать все и вся, как ты, вообще никто кроме тебя не способен.