какой-то момент он пытался подзаработать написанием обзоров политической ситуации для «Нью-Йорк трибьюн» – редактировавший ее фурьерист Чарльз Андерсон Дана был не прочь отвесить пару пощечин европейским политикам. Это принесло временное облегчение, хотя, как и во многих других случаях, друга выручал Энгельс, писавший львиную долю статей за него; Маркс лишь присылал свои советы в письменном виде: «В твои статьи о войне красок нужно больше добавить».[126] Когда эпопея с журналистикой завершилась, он попытался устроиться клерком в железнодорожную компанию, но его подвел отвратительный почерк. Ему пришлось заложить остававшиеся в собственности крохи – все фамильное серебро и ценные вещи были давно проданы. Иногда нужда была настолько серьезной, что Маркс не мог выйти из дома: его пальто и даже ботинки были заложены. В другой раз он не сумел отправить издателю свои тексты, потому что не нашлось денег на почтовые марки. Словно жизнь его была недостаточно тяжела, Маркс страдал от гнойных нарывов. Однажды, придя домой после долгих часов, проведенных за работой в музее, он заметил: «Я надеюсь, что у буржуазии до конца ее дней будет повод вспоминать мои карбункулы». Он как раз закончил страшную главу «Капитала», посвященную рабочему дню.

Его постоянным утешением оставалось общение с Энгельсом. Маркс то и дело писал ему, обсуждая экономику, политику, математику, военную тактику, вообще все, что только можно, и особенно собственное положение. Вот типичный отрывок из такого письма:

Моя жена больна, моя маленькая Женни больна. У Ленхен что-то вроде нервной лихорадки, а я не могу вызвать врача, так как не имею денег на лечение. Восемь дней я кормлю семью хлебом и картофелем, и хорошо бы и это не закончилось в ближайшее время… Я ничего не написал для Даны, ведь у меня не было и пенни, чтобы прочесть свежие газеты… Как же прекратить эти адские мучения? Что хуже всего, но было необходимо, в противном случае мы бы просто сыграли в ящик, в последние 8 – 10 дней мне пришлось одолжить шиллинг-другой у неких немцев…[127]

Лишь последние годы принесли некоторое облегчение. Один старинный друг не обидел Маркса в своем завещании, и тот наконец смог обеспечить семье достойное проживание и даже совершить несколько полезных для здоровья путешествий. И сам Энгельс вступил в права наследования и отошел от дел. В 1869 году он в последний раз зашел в свой кабинет, чтобы затем приехать на встречу с дочкой Маркса «в прекрасном расположении духа, помахивая тростью и напевая какую-то мелодию».[128]

Женни умерла в 1881 году, похоронив двух из пяти своих детей, включая единственного сына; она была стара и устала от жизни. Маркс не смог присутствовать на похоронах из-за болезни, так что увидевший его Энгельс заключил: «Мавр уже мертв». Но тот протянул еще два года, недовольный избранниками своих дочерей и изнуренный сварами внутри рабочего движения. Он сделал заявление, и по сей день возмущающее многих («Я не марксист»[129]), и одним мартовским вечером навсегда покинул этот мир.

Что же сделал этот человек за долгие годы, проведенные в нужде?

Следует начать с того, что он стоял у истоков международного рабочего движения. Еще в молодости Маркс написал: «Философы до сих пор лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его».[130] Маркс и Энгельс сначала одобрили то объяснение истории, что поднял на знамя пролетариат, а потом взялись направлять последний и посильно помогать ему в осуществлении своего вклада в историю.

Их попытка не увенчалась успехом. Одновременно с появлением «Коммунистического манифеста» прозвучало сообщение о создании Союза коммунистов, но организация всю свою недолгую жизнь просуществовала на бумаге. Бывший ее официальной программой «Манифест…» даже не поступил в открытую продажу, а сам Союз не пережил революционных волнений 1848 года.

В 1864-м ему на смену пришло куда более амбициозное Международное товарищество рабочих. Насчитывавший семь миллионов членов Интернационал был достаточно заметен, чтобы деятельно участвовать в череде забастовок, охвативших континент, и заработать благодаря этому внушительную репутацию. Но и ему история отпустила не слишком много времени. Интернационал был не дисциплинированной армией убежденных коммунистов, но сборной солянкой из последователей Оуэна, Прудона, Фурье, а также мягких социалистов, яростных националистов и членов профессиональных союзов, которые к любой революционной теории относились с плохо скрываемым подозрением. На протяжении пяти лет Маркс ценой громадных усилий сохранял целостность этой конструкции, но затем Интернационал распался. Часть примкнула к Бакунину, огромного роста человеку, в биографии которого присутствовали обязательные для настоящего революционера ссылки, в том числе в Сибирь (говорят, он был таким мастером публичных выступлений, что слушавшие перерезали бы себе горло, попроси он об этом), другие же вновь обратились к делам национальным. Так или иначе, последний конгресс Интернационала состоялся в 1874 году в Нью-Йорке. Вряд ли стоит говорить, что он окончился полным провалом.

Гораздо важнее факта создания Первого интернационала был особый тон, который Маркс сообщил рабочему движению. Этот склочный и в высшей степени нетерпимый человек изначально сомневался во вменяемости любого, кто не принимал его аргументов. Он описывал экономические проблемы крайне точно, а на философские и исторические темы рассуждал с известным красноречием; что до его политических текстов, то они изобиловали грубостями и непристойностями. Маркса было нетрудно уличить в антисемитизме,[131] а противников он называл «деревенщинами», «мошенниками» и даже «клопами». В начале карьеры, будучи в Брюсселе, он принимал у себя немецкого портного по фамилии Вейтлинг. Тот был верным сыном рабочего движения. На его ногах виднелись шрамы от оков, которые он носил в прусских тюрьмах, – верный признак бескорыстной и храброй борьбы за права немецких рабочих. К Марксу его привело желание поговорить о таких вещах, как справедливость, братство и солидарность, в результате же он был безжалостно проэкзаменован на предмет знания «научных принципов» социализма. Ответы растерявшегося Вейтлинга были сочтены неудовлетворительными. Прежде сидевший в позе старшего экзаменатора, Маркс начал яростно мерить шагами комнату. «Невежественность еще никому не помогала!»[132] – наконец прокричал он. Аудиенция завершилась.

Еще одной жертвой стал некто Виллих. Бывший капитан в прусской армии, он принимал участие в немецкой революции, а затем проявил себя как блестящий генерал в Гражданской войне в Америке. Увы, он имел неосторожность принимать всерьез «немарксистскую» идею о том, что «чистая воля», а не «нынешние условия» является истинным двигателем революции. За это мнение – не такое уж и глупое, как убедительно показал впоследствии Ленин, – он был также изгнан из рядов коммунистов.

Подобных историй масса. И