вполне осязаемыми ценами. Марксу было необходимо показать, что мир долларов и центов хотя бы приблизительно напоминает возведенную им абстрактную конструкцию. К сожалению для него, в процессе перехода от мира стоимостей к миру цен он ступает на зыбкую почву математических выкладок. Вот тут-то он и совершает ошибку.

Это вполне исправимый промах, который можно ликвидировать, призвав на помощь еще более мудреную математику. Тогда все марксистские уравнения «сойдутся». Но указавшие на ошибку критики не были заинтересованы в исправлении целой конструкции, и их приговор Марксу обжалованию не подлежал. Когда уравнения в конце концов были преобразованы, никто не обратил на это особого внимания. У марксистской экономики хватает проблем и помимо математики. Например, имеем ли мы право использовать концепцию прибавочной стоимости в мире, где господствуют монополии, в контексте научных разработок? Действительно ли Марксу удалось избавиться от трудностей, связанных с использованием «труда» как мерила ценности?

Эти и подобные им вопросы и по сей день будоражат исследователей наследия Маркса – именно они позволили большинству немарксистов отвергнуть его теорию как неуклюжую и недостаточно гибкую. Сделать это – значит упустить два выдающихся аспекта Марксова анализа.

Во-первых, он создал нечто куда более важное, чем очередная «модель» экономики. Маркс буквально изобрел новое направление исследования для общественных наук – критику экономики как таковой. Значительная часть «Капитала» убеждает читателя в том, что ранние экономисты неправильно понимали стоявшие перед ними задачи. Взять хотя бы проблему стоимости, так занимавшую Смита и Рикардо. Оба они с переменным успехом стремились продемонстрировать, насколько цены отражают – или же не отражают – количество рабочего времени, затраченного на производство того или иного продукта.

По Марксу, главный вопрос состоит вовсе не в этом. Прежде всего надо выяснить, можно ли вообще говорить о «труде» как единице измерения стоимости, когда реальные способности мужчин и женщин к труду настолько различались. Рикардо утверждал, что отношение рабочих часов, затраченных на поимку форели и убийство оленя, и определяет их сравнительную ценность при обмене, или просто цену. Но никогда еще оленя не убивали удочкой, а форель не ловили в лесу. Как же мы можем использовать «труд» в качестве общего знаменателя для определения ценности при обмене?

Ответ прост, отвечал Маркс: капиталистическое общество порождает особый вид труда – труд абстрактный, труд, лишенный личных свойств, как это было в докапиталистическую эпоху, труд, который можно продавать и покупать, точь-в-точь как пшено или уголь. В итоге настоящая заслуга «трудовой теории стоимости» заключается не в определении цен, как полагали Смит и Рикардо, а в идентификации типа системы организации общества, которая превращает рабочую силу в товар. Такое общество – капитализм, где, под влиянием исторических факторов (например, движения в поддержку огораживания) возник класс неимущих рабочих, у которых нет иного выбора, кроме как продавать свою рабочую силу как обычный товар.

Таким образом, Маркс открыл подход к социальному анализу, выставлявший экономику в абсолютно новом свете. Да таком свете, что его казавшаяся нескладной модель будто обрела второе дыхание, предложив крайне оригинальное объяснение происходящего. Основываясь на базовых предпосылках – расположении персонажей на сцене, их мотивах и общей атмосфере, она представила ситуацию изменяющейся, и изменяющейся вполне предсказуемо. Эти преобразования происходили на наших глазах: сначала упали прибыли, затем капиталисты установили новые машины, оживление закончилось крахом, и фирмы поменьше стали жертвами своих крупных собратьев. Маркс дал этим тенденциям имя «законов движения» капиталистической системы – именно им было суждено определить траекторию развития капитализма. По-настоящему удивляет тот факт, что многие из этих законов оказались пророческими.

Трудно спорить с тем, что прибыли в капиталистических экономиках имеют свойство снижаться. Конечно, Марксу здесь не принадлежит слава первооткрывателя, да и падают прибыли не только по упомянутым им причинам. Но, как замечали еще Адам Смит, Рикардо и Милль – и что охотно подтвердит любой бизнесмен, – давление конкурентной среды и растущие зарплаты действительно сокращают прибыли. Если не брать в расчет неуязвимые монополии (а таких немного), прибыли – это одновременно краеугольный камень капитализма и его ахиллесова пята, так как ни одна компания не в состоянии постоянно поддерживать цены выше собственных издержек. Существует лишь один вариант, при котором прибыли сохранятся: фирма, или экономика в целом, обязана все время расти.

Потребность в росте ведет ко второму предсказанию марксистской модели: поиск новых технологий производства не будет иметь конца. Промышленный капитализм родился во времена промышленной революции совершенно не случайно: как показал Маркс, технологический прогресс является не просто спутником капитализма, но и одной из движущих его сил. Чтобы выжить, фирмам необходимо заниматься инновационной деятельностью, изобретать и экспериментировать; недолог век того бизнесмена, кто решит жить прошлыми достижениями. Недавно одна крупная химическая компания объявила, что около трех четвертей ее дохода пришлось на продукты, о которых лет десять назад никто и не слышал. Такое положение вещей вполне типично, и хотя мы ведем речь о довольно сильно зависящей от изобретений отрасли, связь между изобретательностью и прибыльностью сохраняется повсюду.

Модель демонстрировала еще три тенденции, свойственные капитализму, – все они так или иначе проявили себя в реальности. Вряд ли нас стоит убеждать в том, что прошедшее столетие было столетием крупнейших экономических спадов и возникновения гигантских корпораций. И все же следует отдать должное смелости Марксовых предсказаний. Ни один экономист той эпохи не считал склонность к кризисам – мы бы назвали их колебаниями деловой активности – неотъемлемым свойством капиталистической системы, но последовавшие события полностью подтвердили пророчество Маркса насчет чередования подъемов и спадов. Что касается делового мира, на момент выхода «Капитала» крупные предприятия были скорее исключением из правил – тон задавали более мелкие фирмы. Утверждение, будто в обозримом будущем власть окажется в руках огромных корпораций, в 1867 году звучало не менее странно, чем сегодня – уверение в том, что через пятьдесят лет мелкий бизнес в Америке потеснит большие фирмы.

Наконец, Маркс считал, что независимый ремесленник или работающий на себя человек окажется неспособен противостоять натиску массового производства, и чем дальше, тем большая доля рабочей силы будет вынуждена продавать свой труд на рынке и, таким образом, вольется в ряды «пролетариата». Сбылось ли это пророчество? В первые годы XIX века порядка трех четвертей американцев работали на себя, будь то на ферме или в крошечных лавочках. Сегодня же их доля составляет около 10 %. Конечно, офисного работника, водителя автобуса и банковского служащего с трудом можно отнести к пролетариату, но в терминах Маркса все эти люди вынуждены предлагать свою рабочую силу капиталистам, в отличие от того же фермера или сапожника, владеющих своими средствами производства.

Если