Удар «а друат» — направо. Тут же — налево — «а гош».

Ловко действует, сволочь, словно и не тяжелый меч у него в руках, а легкая шпага! И как проворно перекраивает тактику, прямо на ходу меняет. Вот, чуть перехватил руками, и… оп! Отбив!

Как звенит металл! А сабля хороша — видно, и в самом деле дамасская сталь! Выдержала прямой удар.

Однако еще удар…

А может, хватит? Теперь, кажется, моя очередь? Ну, так получите, сир!

Олег Иваныч нанес молниеносный скользящий удар вдоль лезвия вражеского меча… И просчитался! Не учел этих дурацких клиньев, у гарды. Жалобно звякнув, сабля застряла.

Вытащить! Быстрее вытащить, пока эта морда не успела сделать захват…

Ага! Не успела. А не зевай! Ну-ка, еще раз… На! На! На!

На мастера меча обрушился целый град ударов. Будь на его месте человек менее опытный, схватка могла бы на этом и завершиться. Однако не тут-то было! Перехватив меч за пятку — тупой участок лезвия от гарды до заточки, — противник нанес резкий удар острием, словно пикой, целя Олегу Иванычу в пах.

Тот парировал, чуть сместившись влево.

А рыцарь-то, похоже, устал. Так, слегка. Но все же, все же…

В отличие от него Олег Иваныч усталости не чувствовал. Сказывалась практика галерника — помахай-ка сутки напролет веслищем, любая сабля игрушкой покажется!

И еще одно. Шлем. На рыцаре закрытый шлем, армэ, с опущенным забралом. Очень хороший, удобный. И обзор дает неплохой — даже при опущенном забрале. Вот только по бокам, да и взад себя, особо-то башкой не повертишь, все-таки железяка. Проще говоря, не очень-то хорошо видел рыцарь, что на флангах творится.

А вот Олег Иваныч — совсем без шлема — все примечал. И то, что из своих — ха, из своих!!! — на носовой палубе в живых только он да Гриша у мачты.

А везде уже венецианские солдаты. Хмурые, опирающиеся на пики. Пока на поединок смотрят заинтересованно. Да Олег Иваныч ведь не на морковке вскормлен — давно просек, что конец тут один: как станет уставать рыцарь, его противника просто заколют пиками с разных сторон, к тому все шло. Значит: надо думать. Сражаться, парировать удары, смотреть по сторонам и думать… Но сражаться!

А ну-ка! На!

Атака Олега Иваныча была настолько внезапной и сильной, что рыцарь попятился к ограждению. Туда, куда и надо.

Черт! Гришаня же…

Олег Иваныч на миг обернулся — отрок стоял там же, у обломка мачты, — громко крикнул по-русски:

— Твою мать! Прыгай! Хоть на головы к шиурме, понял?

Тут же повернулся к врагу — чуть не пропустил удар. Не видел, как Гришка проворно отбежал от мачты и, оттолкнув засмотревшегося на бой пикинера, прыгнул вниз, на развал, где помещались гребцы.

Олег Иваныч бешеной атакой прижал противника к балюстраде. И вдруг, отбросив саблю, быстро сделал шаг в сторону. Крутанул изо всех сил установленную на уключине кулеврину! Длинный тяжелый ствол с размаху въехал рыцарю в грудь и, перевернув, смел его с палубы вместе с остатками балюстрады. Не дожидаясь приветствий публики, цветов и поздравлений, Олег Иваныч тут же скакнул за ним, в море.

Мастер меча пошел ко дну сразу, потянули доспехи. А вот Олег Иваныч вынырнул, уцепился за обломок весла, за чью-то руку… Ха! Гриша! Спасибо за помощь! Как там наши пираты, держатся?

Пираты Селим-бея не просто держались, а бились вполне удачно. Сопутствовавший венецианской пехоте первоначальный успех быстро сошел на нет перед отчаянной решимостью обреченных людей. К решимости прибавлялась и тактика. Селим-бей недаром считался самым удачливым авантюристом в Магрибе. Да к тому же и опытным. Палубных сражений было в его жизни не счесть. Потому и людей он организовал быстро. Построил в плотные каре, очистил корму, остальных отправил по куршее на бак. Кормовая артиллерия и баллисты получили приказ палить по всем приближающимся судам без разбору, что и исполняли теперь с большой охотой.

Кулеврины заряжались за двадцать минут! Много, конечно, но ведь — по очереди. Так, чтоб всегда парочка была наготове, мало ли. Удачные выстрелы уже отпугнули несколько вражьих галер.

— А, Ялмыз Эфе! Выплыл?! Рад, что ты жив и твой юный друг тоже. Идите оба, помогите матросам! Смотри, шторм! Сейчас как грянет! Шторм, я сказал!.. Вах, шайтан, забыл, что ты не говоришь по-арабски…

Они вырвались, ушли. Воспользовались внезапной бурей, волнами, ветром.

С пушечным громом разорвались абордажные канаты. Поднятый на грот-мачте парус поймал ветер. И подхватил, понес корабль, словно на крыльях, да с такой скоростью, что захватило дух! Огромные волны вскидывали «Тимбан» на свои вершины и с уханьем бросали вниз, казалось, на самое дно. В снастях ревел ветер, и Селим-бей молился Аллаху — только бы не сорвало парус. Так хоть как-то можно было управлять судном. Даже и не «как-то», а очень неплохо! По крайней мере, галера не становилась к волне боком и хорошо слушалась руля, который так и не успели заклинить враги, отгоняемые кормовыми пушками. Изменившийся ветер нес их на юг, к берегам Триполи.

Трещали мачты, вышвырнуло в море остатки весел. Гребцы, те кто еще остался в живых, в страхе сидели, прикованные к своим банкам, захлестываемые «зелеными барханами океана». Нескольких матросов смыло за борт. Обломком бизани ранило четверых. Пару раз корабль едва не напоролся на скалы. Ветер играл «Тимбаном», словно щепкой. Но они все-таки плыли. И не как российская молодежь по жизни — «без руля и ветрил», а как раз и с рулем, и с ветрилами! И четко держались курса.

А враг? Врага тоже изрядно трепал шторм. «Тимбан» венецианцы давно потеряли, удовольствовались уже захваченными судами. Парусов не поднимали — себе дороже, — только разошлись подальше, но держались в виду друг друга. Все-таки задали перцу поганым пиратам! А шторм… Что шторм? Мало ли штормов пережили — и этот не первый, не последний.

Лишь адмирал, синьор Франческо Гвиччарди, недовольно поджимал губы в своей шикарной каюте: ушел Селим-бей, опять ушел!

Наша злоба на вас — что в глазу песчинка,

Вы хитрите, но мы расправимся с вами!

Не хотите вы с нами поладить миром —

Или тех вы нашли, кто славнее делами?

Аль-Харис ибн Хиллиза

Над Стамбулом нависал туман — низкий, серый, плотный и настолько густой, что не было видно ни строгой красоты купола Айя Софии, ни изящных игл минаретов, ни высоких башен по краям бухты, Румелихисары и Анадолусары. Накрапывал дождь — мелкий, противный и нудный, заставляя прижиматься к стенам домов многочисленных нищих. Народ посолиднее оккупировал древние портики — наследие славы Восточного Рима. Общественные бани в центре города были переполнены — всем хотелось согреться. Даже во дворце султана курились благовониями жаровни, а слуги в саду старательно укрывали дерюгой нежные пальмы.