Конечно, всю эту секретность соблюсти в полном объеме было нереально — в чужой войне непосредственно участвовали тысячи военнослужащих, гражданских специалистов и чекистов. Опять же, трудно было не понять, где именно были заработаны новенькие ордена, вдруг заблиставшие на груди многих дочерна загорелых военных, вернувшихся из таинственной командировки. Сами они, конечно, отмалчивались, но земля всегда полнится слухами. Всегда хватало и инициативных энтузиастов, которые, начитавшись передовиц «Правды», бомбардировали наркома обороны рапортами. Были и случаи, когда ретивые краснофлотцы пытались записаться в республиканские волонтеры, сойдя (или сбежав!) на берег в испанском порту — когда туда с «визитом дружбы» заходил советский военный корабль! Все это безобразие надо было пресечь. Потому 21 февраля 1937 года и появился соответствующий приказ наркома обороны СССР за № 27, гласивший:

«Во исполнение постановления Совета народных комиссаров Союза ССР от 20 февраля 1937 года „о запрещении выезда и вербовки добровольцев в Испанию“ приказываю:

1. Всем состоящим в рядах Рабоче-крестьянской Красной армии военнослужащим рядового, командного и начальствующего состава запретить выезд в Испанию для участия в происходящих в Испании военных действиях.

2. В случае посещения испанских портов военными кораблями Союза ССР командиры этих кораблей могут разрешить сход на берег только лицам командного состава и команды, в строгих пределах, вызываемых необходимостью обеспечить нормальное плавание…».

Формально сей документ предназначался еще как бы и для мировой общественности: нет нас, мол, в Испании, сам Ворошилов запретил записываться в добровольцы. В реальности это был вполне недвусмысленный окрик своим: всем сидеть тихо, инициативы не проявлять, рапортами наркома не грузить и работе кадровых органов наркомата не мешать! Кого надо сами вспомним — когда надо. Так оно и было. Сначала тщательный отбор кандидатов в «добровольцы» кадровыми органами Народного комиссариата обороны СССР, тщательнейшая же проверка их компетентными органами на предмет наличия компрометирующих материалов, связей — служебных, личных, родственных. Столь же тщательной проверке подвергались ближайшие родственники кандидатов в «добровольцы» — родители, жены (или мужья, если речь шла о командировании в Испанию женщин-переводчиц), братья и сестры. Анкета должна была быть идеальной: правильное рабоче-крестьянское происхождение, никаких родственников за границей, никакой судимости и, упаси боже, даже намека на возможное участие в разного рода внутрипартийной оппозиции 1920-х годов. От уровня советника дивизии и выше кандидатуры в обязательном порядке утверждались ЦК ВКП(б). Сохранилась масса свидетельств, что всех отъезжающих военнослужащих лично инструктировал сам начальник Разведупра комкор Урицкий. Вот как вспоминал об этом Валентин Богденко, впоследствии вице-адмирал: «14 апреля 1937 года. Неожиданный вызов в Москву. 15–18 апреля 1937 года. Москва. Встреча с начальником Морских сил Орловым и комкором Урицким. Спецзадание. Инструктаж. Гражданский костюм. Я — доброволец». При этом никаких рапортов об отправке в Испанию Богденко не писал, так что до своего внезапного вызова к самым высоким военным чинам ни сном ни духом не знал ни о спецзадании, ни о том, что он, оказывается, доброволец — в «гражданском костюме».

То же самое пишет и будущий командующий советским ВМФ Николай Кузнецов: в 1936 году он служит на Черном море, командует крейсером «Червона Украина», никого и ни о чем не просил, никаких рапортов не писал, и вдруг срочная телеграмма аж командующего флотом — о немедленном выезде в Москву, да еще и затейливая: «Вам разрешается сегодня же выехать в Москву». «Зачем в Москву? — недоумевает Кузнецов. — И еще так срочно. Почему комфлот телеграфирует непосредственно мне, минуя мое начальство? И наконец, что значит „разрешается“? Ни о каком разрешении я не просил, ничего подобного даже в мыслях не было…» Явился к начальнику Морских сил РККА Орлову — тот отправил его к Ворошилову, из приемной которого Кузнецова перенаправили в Разведупр, к Урицкому. Беседа была краткой: «Известно ли вам, какие события происходят в Испании?» — задал вопрос в лоб Урицкий. После чего тут же поставил вопрос ребром: «А хотели бы вы отправиться туда?» При этот начальник военной разведки предложил подумать, прежде чем говорить «да» или «нет»: «Все зависит от вашего желания…». «У меня не было особой нужды раздумывать, — вспоминал Кузнецов. — Я сказал, что согласен». Еще бы он не согласился: партия и правительство, понимаешь, оказала ему высокую честь, доверив секретнейшее задание, а он… Стоит ли добавлять, что беспрепятственно выйти из кабинета Урицкого товарищ мог лишь в случае, если без малейших колебаний тут же давал ответ безусловно положительный. Если же гражданин вдруг давал ответ отрицательный, что тоже бывало, то отправлялся, так сказать, «в распоряжение НКВД», поскольку уже по самому факту такой беседы автоматически становился носителем секрета особой важности. О чем после этой беседы комкор Урицкий честно и поведал Кузнецову: «Я был обязан предупредить вас и доложить начальству, если замечу, что вы колеблетесь…».

Примерно по той же схеме «добровольцем» стал и будущий герой Сталинграда Александр Родимцев. Неожиданный вызов к тому же Урицкому в сентябре 1936 года: «Поедете в Испанию. Там позарез нужны пулеметчики…». Сутки на сборы: «Завтра в 12 часов приходите сюда. Переоденетесь в гражданскую одежду, получите паспорт и в 21 час с Белорусского вокзала отправитесь в путь. …Вам, товарищ Родимцев, ничего и никому не нужно сдавать и докладывать. И жене как можно меньше говорите. После отъезда мы сами сообщим в полк».

В чекистском ведомстве было точно так же: никакой инициативы, только предложение, от которого нельзя отказаться. «…В 1937 году меня неожиданно спросили, поехал ли бы я в Испанию, — писал в своих мемуарах Станислав Ваупшасов. — Решение созрело мгновенно. Я только уточнил, в качестве кого. „По своему профилю“, — ответил товарищ …И я стал готовиться в дальний путь…». Уточню лишь, что «своим профилем» для профессионального головореза Ваупшасова были закордонные террористические операции.

Еще одной обязательной «изюминкой» было то, что родные тех, кого отправляли в Испанию, фактически становились заложниками: всех «добровольцев» откровенно предупреждали, что если они изменят или попадут в плен, то их родственники обязательно пойдут по этапу. «Провожавшие нас товарищи держались как чуткие, заботливые родственники. Одно было неприятно: нас слишком энергично уговаривали не беспокоиться об остающихся семьях, намекали, что в случае чего наших близких не забудут…» — эзоповым языком обмолвился в своих мемуарах Илья Старинов.

Первые советские самолеты прибыли в разодранную гражданской войной Испанию в октябре 1936 года: истребители И-15 и И-16, бомбардировщики СБ и штурмовики Р-5ССС. Первый свой боевой вылет советские бомбардировщики, пилотируемые советскими экипажами, совершили 28 октября 1936 года. Но 2 ноября 1936 года, как бесстрастно зафиксировали авиационные хроники, под Талаверой был сбит первый СБ, пилотируемый советскими авиаторами, погиб весь экипаж: пилот — лейтенант Павел Петров, штурман — старший лейтенант Аким Власов и стрелок-радист Николай Цигулев. По каким-то причинам официально датой их смерти записано 3 ноября 1936 года — видимо, надо было точно удостовериться в их гибели. Именно они и стали первыми советскими авиаторами, погибшими в Испании. 4 ноября 1936 года свой первый воздушный бой приняли в Испании советские истребители И-15. Но уже 5 ноября 1936 года в небе Мадрида сбит и первый И-15, пилотируемый лейтенантом Петром Митрофановым — его сбил 30-летний испанский летчик, капитан Ангел Салас Ларразабал (Angel Salas Larrazabal), воевавший на Fiat CR.32. Советский пилот выпрыгнул с парашютом, но тот не раскрылся, Митрофанову — это был его первый боевой вылет — суждено было стать и первым погибшим в Испании советским летчиком-истребителем. Но свои первые потери истребители И-15 понесли за день до того и не в бою: вечером 3 ноября 1936 года летчики лейтенанты Николай Зверев и Владимир Кондратьев, пилотировавшие пару И-15, вылетели из Алекантерильи на аэродром Сото под Мадридом, но потеряли ориентировку и сели на аэродром противника в Сеговии, где и были взяты в плен. Судя по всему, именно они и стали первыми советскими пленными той войны. Формально с ними могли сделать что угодно — с точки зрения международного права военнопленными они считаться не могли: Советский Союз в этой войне формально не участвовал и категорически отрицал, что в Испании воюют советские военнослужащие. Но Звереву и Кондратьеву повезло: в мае 1937 года их обменяли на пленных немецких пилотов.